Все страсти мегаполиса - [39]

Только Москва не раскрывала ей ничего – оставалась загадкой.

Была суббота, и с утра Соня собралась на базар. То есть не на базар – назвать этим жарким южным словом чахлые лоточные ряды, которые располагались по выходным на Смоленской площади, у нее язык не поворачивался. Но Петя так искренне радовался тем блюдам, которые она готовила и которые ей самой казались самыми обыкновенными, да, конечно, такими и были, – что по выходным Соня обычно становилась к плите. К тому же и неудобно было перед Аллой Андреевной: как ни относись хоть к ней самой, хоть к наскоро обжаренным ею готовым отбивным, но односторонне пользоваться ее кухонными усилиями Соне не хотелось.

Поэтому она отправлялась по субботам на рынок.

Готовить Соня не то чтобы не умела – просто не чувствовала к этому занятию того призвания, которое позволяет вкладывать в готовку всю душу; она была убеждена, что только в этом случае получается что-нибудь толковое. Именно так готовила мама, когда отец еще жил с ними, – вдохновенно, счастливо, так же, как и вообще жила тогда... Потом мама стала готовить обыкновенно. И хотя еда у нее все равно получалась по-южному основательной, но это стала просто еда – такая, чтобы можно было ею насытиться, ничего более.

И точно так же готовила теперь Соня.

У входа на рынок переминался с ноги на ногу потасканного вида долговязый мужик. Глаза у него горели тем лихорадочным огоньком, причину которого понять было нетрудно. В руке он держал пять полуувядших тюльпанов.

– Девушка, купите цветы! – бросился он к Соне.

– Не куплю, – отрезала она.

– Ну купите! Хорошие цветы.

– Плохие. Да мне и хорошие не нужны.

– Купи, девушка, трубы горят!

Про трубы Соня и сама сообразила, но сочувствием к мужику не прониклась. Обойдя его, она пошла к лоткам. Мужик потащился рядом, канюча:

– Ну ты ж молодая девчонка, как это тебе цветы не нужны? Купи, а?

Не обращая внимания на его нытье, Соня купила болгарский перец, помидоры, лук и пошла по рядам дальше, выбирая баклажаны. Собственно, выбирать было нечего: все овощи были одинаковые – гладкие, аккуратные, без запаха и, Соня уже знала, без живого вкуса. Только кислая капуста у разных торговок была разная; ее Соня пробовала на ходу.

Вдруг что-то отвлекло ее внимание – какой-то легкий шелест, что ли. Она обернулась и увидела у себя за спиной старушку в потертой фетровой шляпке и в таком же потертом пальто невнятного цвета. Чем-то она была похожа на ялтинскую Виталию Яновну, но вот именно лишь чем-то – явственным впечатлением интеллигентности, которое исходило от обеих. Но при этом в Виталии Яновне чувствовалась жизнь, немного смешная, немного нарочитая в своей приподнятости над бытом, но все-таки живая жизнь. А в этой старушке жизни не было совсем. Она напоминала высушенный цветок, потому, наверное, Соне и показалось, что она слышит у себя за спиной не шаги, а шелест.

По взгляду, которым старушка смотрела на кислую капусту и продававшиеся на том же лотке мандарины, нетрудно было догадаться, чего ей надо. Она и хотела, чтобы Соня об этом догадалась, это было очевидно. Но вслух своего желания все же не высказывала. Наверное, еще не дошла до той стадии нищеты, когда такие желания не стесняются высказывать вслух. А может, и не могла она дойти до такой стадии ни при каких обстоятельствах.

– Что вам купить? – спросила Соня.

Наверное, надо было добавить «бабушка», но она не могла. Старушка не вызвала у нее сентиментального умиления – только торопливую неловкость.

– Капустки купи, детка, – прошелестела старушка.

– Зачем тебе капустка, бабка? – возмутился алкаш. – У тебя и зубов-то нету!

– Хоть во рту кисленькое подержу, – ничуть не обидевшись, ответила старушка.

Соня купила старушке капусту, ту же, которую выбрала для себя, мандарины, помидоры и направилась к выходу с рынка. Старушка зашелестела за нею.

У выхода продавались цветы и еще какие-то букеты из веток. Соня подошла поближе, чтобы их разглядеть. Ветки оказались можжевельником. От них шел едва уловимый, но знакомый и любимый запах – гор, моря, Крыма.

– Дайте один, – сказала Соня продавщице.

– Правильно, девушка, берите, – обрадовалась она. – Духовитый, правда же?

– Купить вам? – обернулась Соня к старушке.

– Купи, детка, купи, – закивала та.

– Бабка, ты чего, совсем сдурела? – возмутился алкаш, который все это время тоже не отставал от Сони. – Зачем он тебе? Это ж банный веник!

– В вазу поставлю, – объяснила старушка. – Запах-то в самом деле какой...

– Возьмите.

Соня протянула ей можжевельник.

– А тюльпаны? – возмутился алкаш. – Тюльпаны-то всяко лучше, чем иголки!

– Да что ты мне свои тюльпаны суешь? – наконец не выдержала Соня. – Оборвал где-то клумбу и лезешь!

– Ничего я не оборвал, – обиделся тот.

– А где же ты их взял?

– В урне, – честно ответил алкаш. – Нет, ну ты представь: он ей – бац, букет! А она его вот так вот берет – и бросает! А ты такие цветы покупать не хочешь!

Тут Соня наконец расхохоталась.

– Ну давай свои цветы, – сказала она. – Сколько?

– На бутылку.

– Пива. В воспитательных целях.

– Ладно, давай хоть на пиво, – не стал спорить алкаш. И неожиданно продекламировал: – «Не жалок ей нищий убогий – вольно ж без работы гулять! Лежит на ней дельности строгой и внутренней силы печать». Николай Алексеевич Некрасов, поэма, – с чувством добавил он, сунул Соне в руки букет и исчез так мгновенно, будто его ветром сдуло.