Все страсти мегаполиса - [35]

– Какие у тебя враги? – удивилась Алла Андреевна.

– Враги у всех одинаковые, – улыбнулась Катя. – Дьявол, бесы. Вот от них.

Теперь в ее улыбке мелькнуло торжество – оттого что удалось уесть собеседницу. Впрочем, и Алла Андреевна, кажется, испытывала по отношению к Кате точно такое же желание – уязвить ее поглубже.

«Она свое возьмет», – подумала Соня.

В этой ее мысли неприязнь соединилась с непонятной робостью перед женщиной, которая ни в чем своего не упустит и, главное, в точности знает, что именно ей принадлежит.

Алла Андреевна сердито повела плечом. Возразить Кате ей явно было нечего.

– Ладно, – поморщившись, сказала она. – Твои придут?

– Не знаю. – Катино лицо погрустнело и сразу постарело, голос зазвучал совершенно иначе, искренне и доверительно. – Я за них, Алла, так волнуюсь. Ведь все время они на виду. Я думала: ну, молодые, любопытные, ну, пусть натешатся этим своим гламуром, ведь не глупые же они у меня, надоест же им когда-нибудь.

– И что?

Голос и взгляд Аллы Андреевны переменились тоже – в них появилось не то цепкое внимание, которое обычно было ей присуще, а внимание другое, грустное какое-то, что ли. Как будто ни у нее, ни у этой Кати не было секунду назад взаимного желания сказать друг другу гадость.

Как могут происходить такие стремительные перемены, Соня не понимала. Да она никогда прежде, до Москвы, до семейства Дурново, таких мгновенных перемен в людях и не замечала.

– И ничего, – вздохнула Катя. – Бегают по своим тусовкам, как зомби какие-то. И на работе как устают – ведь каждое утро по два часа прямой эфир! – и все равно... Ладно Дима, он с детства такой, вечно бог знает чем увлечется. Но Наташа! Ведь и умница, и жена, и мать хорошая. Можешь себе представить, Аленку начала по модным показам таскать! Мол, девочке уже пять лет, ей интересно... Безумно за них боюсь.

Соня не поняла, что вызывает у Кати такой страх за своих, надо полагать, детей. И эту самую Аленку – съедят ее, что ли, на модном показе?

Но разобраться, в чем тут дело, она не успела. И не успела даже расслышать, что ответила Алла Андреевна.

– Наконец-то!

Соня вздрогнула от неожиданности. Хотя удивляться тому, что Петя ее заметил, конечно, не приходилось.

Голос у него был недовольный. И взгляд, которым он окинул Соню, выражал недовольство тоже.

– Сейчас крестный ход начнется, – сказал он. – Еще немного, и опоздала бы.

– Но не опоздала же, – пожала плечами Соня.

Непонятные они все-таки люди! Пасха, праздник – только и разговоров. А сами прямо в церкви над подругами насмешничают и с попреками лезут. Она уже открыла было рот, чтобы высказать Пете, что думает о его недовольстве, но тот, видимо, и сам сообразил, что оно сейчас неуместно. Или вовремя вспомнил, что Соня за словом в карман не лезет и вряд ли позволит ему себя воспитывать.

– Пойдем, – сказал он и, быстро обняв Соню, примирительно коснулся губами ее виска.

Глава 2

Куличи высились над столом, как золотые холмы. Большие плоские блюда, в которых ровно зеленела молодая трава и яркой киноварью поблескивали яйца, усиливали это впечатление.

Крашенные луковой шелухой яйца были смазаны маслом, оттого и блестели. А трава, то есть не трава, а, как оказалось, овес был выращен заранее.

– Мама моя всегда к Пасхе овес выращивала, – объяснила Соне Нина Георгиевна. – Даже в войну. И все выращивали.

Опять эти загадочные «все»! Где они, интересно, существуют, и почему ни один из них ни разу не встретился Соне?

Но Нина Георгиевна разговаривала с нею так доброжелательно, что сердиться на кого бы то ни было, в том числе и на себя, совсем не хотелось. Она и вся была какая-то очень спокойная. И во всем ее облике, даже в одежде, каким-то необъяснимым образом сказывалась та же ясность и прямота, которая была в ее взгляде. Кажется, она была старше Петиной матери, но вообще-то ее возраст был неопределим. Правда, внешность ее была исполнена чем-то таким, что не может быть приметой молодости.

В ее квартире стоял тонкий незнакомый запах. Соня потихоньку спросила у Пети, чем это пахнет, и он сказал, что перед праздниками к Нине Георгиевне приходит полотер и натирает паркет и мебель воском. Не химическим, из тюбика, а самым настоящим.

Стол был покрыт белой скатертью, вышитой белой же гладью, а поверх скатерти – узкой льняной светло-зеленой дорожкой, на которой были выставлены праздничные блюда. Казалось, какой-то волшебник одним щедрым движением раскатал на столе самобранку.

Салфетки, лежащие возле тарелок, тоже были льняные. Они были свернуты трубочками и продеты в темные серебряные кольца. Соня никогда не видела не только таких колец, но и чтобы вместо бумажных подавались матерчатые салфетки. Стирай их потом, выглаживай... Они еще и накрахмалены, кажется. Все это, конечно, красиво, но сколько же лишней возни!

Впрочем, при взгляде на стол становилось понятно, что хозяйка явно не считает подобнюю возню лишней. На этом столе Соня впервые увидела не только льняные салфетки, но и настоящую пасху. До сих пор она почему-то думала, что пасхой называется кулич, а оказалось, это творожная горка, украшенная ягодками из варенья, разноцветными цукатами и рельефными буквами ХВ. Непонятно было, как Нине Георгиевне удалось сделать такую ровную горку и особенно эти вот буквы. А вкус!.. В Москве Соня приохотилась к сладкой творожной массе с курагой – в Ялте такую не продавали, – но даже это столичное лакомство не шло ни в какое сравнение с пасхой Нины Георгиевны.