Все случилось летом - [43]

— Тебе здесь не холодно? — спросила она. — Может, еще одеяльце… Осень уже на дворе…

— Нет, мне не холодно, — ответила Юстина. — И потом все равно скоро уеду.

Когда мать спустилась вниз, Юстину вдруг охватил страх: неужели она не найдет сил порвать с родителями? Юстина горько усмехнулась, припомнив слова Бернсона: «Никуда ты не пойдешь!» И Юстину охватила страшная тоска по университету, книгам, картинам, музыке, по тому прекрасному миру, где забываешь обо всем, по тому миру, который она считала своим.

Скорей бы приходила осень…

И приснился ей сон: в синем небе слышится клич журавлей. Напевно и плавно скользит журавлиный косяк в лучезарной вышине, и она, Юстина, взмахнув руками, словно крыльями, уносится вслед за ним.

9

Все было летом… А лето прошло. По временам оно, правда, еще улыбалось устало, и тогда свинцовое небо понемногу очищалось, и в просветах туч светило солнце.

Хмурым, туманным утром Бернсон не спеша шагал на автобазу. Деревья вдоль дороги стояли притихшие. Было слышно, как с листа на лист стекают капли. Бернсону некуда было спешить. Он мог бы даже задержаться дома, да какая-то тяжесть лежала на сердце, и ему казалось, что на воле, за колючей проволокой забора, станет легче.

Бернсон рассеянно озирался по сторонам, словно там рассчитывал найти ответ своим мыслям. Он думал о Юстине, но мысли были путаные, несмелые, беспомощные. Казалось, ничего не произошло. Юстина сидела дома, никуда не выходила, ни с кем не встречалась, только… стала какой-то чужой. Спросишь что-нибудь — «да» или «нет», — и опять молчит. Он все испробовал, Даже посоветовал съездить куда-нибудь, хотя бы с тем же Каспаром. Но Юстина ничего не ответила — повернулась и ушла. И тогда он с ужасом понял, что ему не одолеть этой стены. Тут не помогут ни его кулаки, ни деньги, ни хитрость.

«Уйдет она, — думал Бернсон то растерянно, то с яростью, сознавая свое бессилие. — Уйдет и не вернется…» И он упрекал себя за то, что у него всего один ребенок, Юстина. Но тогда были тяжелые времена: война. Кругом гремели выстрелы. Никто не был уверен в завтрашнем дне…

А Юстина уйдет.

Бернсон остановился и поднял глаза к небу, будто испрашивал у него совета. Бог… Э-э, все это чепуха, нет никакого бога. Ни бог, ни черт не вернет ему дочери.

И, до боли сжав кулаки, Бернсон грубо выругался. Проклятая жизнь!

Позади послышались шаги. Его нагнал инженер Жак Япинь и пошел рядом с ним.

— Послушай, Бернсон, — сказал он, — знаешь, где твоя собака? Твой Джек?

Бернсон пожал плечами:

— Сбежала куда-то. Уж неделю как нет ее. Кормишь, кормишь, а потом возьмет и сбежит. Кто теперь доброе помнит.

— Пристрелили твоего Джека. Километрах в десяти отсюда. Колхозники за волка приняли.

Бернсон убавил шаг:

— Да ну! Неужели пристрелили? А жаль… Собаку-то можно купить. Щеночка. Надо будет завести. Вместо Джека.

— Щенков сейчас полно, — согласился Жак.

Только когда они вошли во двор, Жак осведомился о Юстине.

— Уезжает сегодня Юстина, — бросил Бернсон, не глядя на инженера.

На длинной лавке у сторожки, как стрижи на проводе, сидели рабочие и, попыхивая сигаретами, поджидали начала собрания — был понедельник. Изогнувшись, в сторожку пролез долговязый Жак Япинь. Язеп, навалившись на стол, с увлечением ковырял его остро отточенным карандашом, время от времени поглядывая в окно. Посреди дороги красовалась огромная лужа — ночью прошел сильный дождь.

Жак здорово изменился за последнее время. Целую неделю, видимо, не брился, у затасканного ватника оборвана верхняя пуговица, сапоги помятые, грязные. Понаблюдав за Язепом, он спросил с удивлением:

— Чего тычешь в стол карандашом? Сломается.

— Ну и крепкий же, черт, попался, — промолвил Язеп и опять посмотрел в окно. — Не ломается, хоть ты что с ним делай. Наверное, по спецзаказу изготовлен. Раньше сталь была такая, с золотой рыбкой. Может, видел?

Япинь пожал плечами и отошел в другой конец комнаты, где за большим столом, заваленным газетами и журналами, двое рабочих играли в шахматы.

— Да кто же так играет? — воскликнул Жак. — Ведь фигурки на темные клеточки ставят, а у вас наоборот.

— Отстань, — отозвался один из игроков. — Нам и так хорошо.

Никто здесь не желал иметь с ним дела, и Жак, напившись воды и сделав вид, что только для того и заходил, покинул сторожку. Во дворе он увидел ось вагонетки с парой колес. Интересно, как она сюда попала?

Жак толкнул ее ногой, попробовал поднять. Нелегко, конечно, но если поднатужиться… За ним с любопытством наблюдали. Подошел кто-то еще испробовать свои силы. И скоро собралась толпа, даже Язеп вышел из сторожки.

Сильнее всех оказался Бернсон. Тот больше всех выжал. Его рекорда никто не смог побить, и уж, конечно, не Япинь с своими диспетчерскими мускулами.

И тут во двор вкатила директорская «Победа». Притормозив у самой сторожки, Харис распахнул дверцу, но, изобразив на лице презрительную гримасу, остался в машине, будто специально приехал посмотреть на этот скучный спектакль.

— А, молочник прикатил! — крикнул кто-то. — Иди сюда, хлюпик, покажи, на что способен.

— Ему только кастрюльки таскать. Ну, чего морщишься?

— Ты только глянь — мягкий, круглый, ровно слива.