Все реки текут - 2 - [10]

Дели не обернулась, она все стояла, глядя в окно, и ждала, что ей скажет дочь.

Мэг тоже молчала, стоя на пороге каюты. На ней была короткая юбка, какие недавно вошли в моду, пришедшую в Австралию из Европы. Эта юбка не слишком-то вязалась с тем занятием, которым Мэг занималась в городе, — она хлопотала по поводу похорон, и хлопоты эти не были ей в тягость.

Пока Дели ездила к Аластеру Рибурну, пока вспоминала прошлое вместе с мисс Баретт, Мэг несколько месяцев сидела у постели отца, который так ни разу и не узнал ее, приходя в редкие минуты в сознание. Наконец врач уговорил Мэг уехать из больницы, так как ее помощь у постели безмолвного отца совершенно не требовалась. Ни Мэг, ни сиделки, ни врачи больницы не тешили себя какой-либо надеждой на выздоровление Брентона. Все знали, что он должен умереть, вопрос заключался лишь в одном — когда?

Мэг мечтала стать, нет, не врачом, как Алекс, она мечтала стать медицинской сестрой. Поэтому она без труда, даже с радостью сидела долгими ночами возле Брентона в больнице, помогала сестрам обтирать губкой когда-то сильное и мускулистое, а теперь дряблое и худое тело отца, помогала менять грелки у ног, и даже один раз ей доверили самой вставить иглу капельницы в вену, с чем она сразу же справилась, не испытывая ни малейшего страха или отвращения, словно всегда только этим и занималась.

Когда у Мэг появилась эта мысль — стать медсестрой, неизвестно. Но в свои восемнадцать она была твердо уверена, что когда-то она обязательно будет старшей медицинской сестрой в какой-нибудь большой больнице или госпитале в Аделаиде или Сиднее. Может быть, эта мысль появилась тогда, когда она впервые увидела искалеченную руку, без двух пальцев, ее первого возлюбленного — Гарри, вернувшегося после первой мировой войны молчаливым и замкнутым стариком. Тогда, слушая скупые и неторопливые рассказы Гарри о войне, о сестрах милосердия, Мэг втайне стала завидовать тем мужественным и отважным женщинам, которые на передовой перевязывали и даже выносили из-под огня раненых и нисколько не думали о своей жизни, о смертельной опасности, исходящей от свистящих над головой немецких снарядов.

Молчание, повисшее в каюте, становилось тяжелым. Мэг было нелегко первой начать говорить о предстоящих похоронах; она ждала, когда ее спросит Дели, но та все молчала, глядя в окно. Она снова вспомнила про Адама. Точно такого же оливкового цвета была вода тогда, столько лет назад, когда она вместе с Адамом купалась в реке. Адама давно нет, а река все течет…

Мэг смотрела на спину матери, от которой веяло такой печалью и одиночеством, что не решалась заговорить. Она до боли сцепила руки в замок, так что хрустнули пальцы, и опять, уже в который раз, вспомнила о Гарри.

Дели не знала о существовании Гарри, Мэг решила, что никогда никому не расскажет о нем: воспоминания о нем были для Мэг святы. Дели не знала, что ее дочь, как и она сама когда-то, тоже полюбила впервые, когда ей было всего четырнадцать. Мэг полюбила Гарри безоглядно, страстно, со всем подростковым пылом и непосредственностью.

И сейчас Мэг, когда вдруг вспоминала о своем Гарри, начинала волноваться, и в руках появилась мелкая дрожь. Эта безответная любовь была незаживающей раной в ее сердце.

Несколько лет Мэг жила у миссис Мелвилл, куда ее на время определила Дели, чтобы Мэг могла ходить в школу. Миссис Мелвилл души не чаяла в девочке и считала ее чуть ли не родной. Она так скучала по двум своим сыновьям, воевавшим где-то в Европе: по старшему и любимому Джиму и по младшему — Гарри, которого Мэг иногда называла Джимми. Миссис Мелвилл всем сердцем отвечала на добросердечие и привязанность Мэг и тайком вздыхала о том, что у нее так и не родилась девочка. Она бы сейчас не вздрагивала каждый раз, когда по радио передавали новости из Европы. Ежедневно ее мозг сверлила мысль, что в любую секунду, может быть сегодня, ее сыновей могут убить, и эта мысль наполняла ее душу нестерпимой болью.

Но случилось так, как и предчувствовала миссис Мелвилл: почти в самом конце войны был убит ее любимый сын Джим, а Гарри вернулся.

Мэг сразу почувствовала, лишь увидела его, что ей нравятся насмешливые глаза Гарри, в глубине которых была видна затаенная печаль, когда он смотрел на нее, как на совсем маленькую девочку; ей нравился его суровый и мужественный облик — мужчины, прошедшего войну. А через пару дней она поняла, что жизнь без него бессмысленна для нее. Все дни она только и ждала, когда Гарри посмотрит на нее, заговорит с ней. Как ей хотелось, чтобы он пригласил ее в город в вечерний танцевальный салон, где маленький джазовый оркестрик играл новые модные европейские танцы.

Но у Мэг не было никакой надежды. Гарри считал ее, четырнадцатилетнюю уже, всего лишь маленькой девочкой и всем своим поведением подчеркивал это. Он никак не хотел видеть пылкую любовь девушки, а Мэг не хотела расставаться с надеждой, она была уверена, что когда-нибудь он ответит ей взаимностью.

Но случилось иначе.

Как потом Мэг старалась забыть ту фразу, сказанную Гарри, когда они рыбачили на лодке: «Я тебя не люблю и не полюблю никогда!» Он сказал это раздраженно, даже с ненавистью. А она тогда рыдала, и сердце ее разрывалось от отчаяния, от того, что она любит его, и он здесь, рядом, с удочкой в руке, и он может обнять ее и поцеловать; но он сказал то, чего она боялась больше всего.