Все разумные - [12]

По узкому перешейку он привел свой народ в страну мечты посреди океана и назвал ту страну Атлантидой.

Он дал людям веру и ушел — на этот раз сам, зная, что выполнил Миссию. Увы, труд его не был вознагражден — достигнув расцвета, государство атлантов погибло. Ни знание, ни вера не спасли от потопа…

В третий раз явившись в мир, он осознал себя мальчиком в Иудее, и история его жизни в образе Иешуа-Иисуса стала известна всем. Достиг ли он цели — тогда? Указал ли путь? Глядя сверху, с креста, на гогочущих римских легионеров, на молча стоящих поодаль иудеев, предавших его, он думал, принимая муки за дело, которое было смыслом его существования, что Господь был прав, посылая его сюда и сейчас. Чтобы запомнили, чтобы поверили, чтобы пошли — не чудеса нужны, а шок, боль, стыд. Они, эти люди, запомнят, как каплет кровь с его прибитых к кресту ладоней. Они запомнят Бога, пославшего его в мир. Многое придумают сами — и тоже запомнят.

Он умер в муках, и это его третье явление изменило мир сильнее всего.

Не хотелось ни вставать, ни идти на работу, ни вообще думать о чем-то. Не было смысла. Я должен был найти Иешуа, если его еще можно было где-то найти, и задать ему пару вопросов — теперь я знал каких.

Вставать было трудно — я будто воз тащил. Даже не воз, а нечто, более громоздкое, тяжелое. Не воз — мир. Я доковылял до окна — конечно, Иешуа стоял во дворе у беседки и смотрел вверх. Наши взгляды встретились, и произошел диалог, в котором не нужны были слова.

— Я понял, кто ты, — сказал я, — но еще не понял, кто я.

— Ты понял и это. Понял, но еще не принял.

— Да.

— Суббота кончилась, когда ты принял решение. Начался День восьмой. Началась работа. Я не нужен тебе больше. Я могу уйти.

— Нет, — сказал я, — рано.

— Тебе не нужен помощник. Ты всегда все делал сам.

— Кто я?

— Ты хочешь услышать то, что и сам знаешь?

— Я хочу услышать то, чего пока не знаю.

— Ты знаешь все. Но пока не кончилась Суббота, ты ничего не умел.

— Долго же она продолжалась…

— Кто считал? Это была твоя Суббота. Миллионы лет? Миллиарды? По-твоему — день один.

— Чтобы начать все сначала, нужно к началу вернуться.

— Или идти вперед, что то же самое.

— Да, — сказал я, вспоминая и это. — Но людей жалко.

— Разве? — сказал Иешуа.

Я промолчал. Я действительно знал теперь многое, и посланник был мне больше не нужен. Не нужен, чтобы знать. Но еще необходим, чтобы сполна ощутить себя тем, кем я был всегда — миллиарды лет.

Я стоял у окна и одновременно парил в воздухе и видел себя со стороны — нелепую фигуру в трусах и майке, с взлохмаченной шевелюрой. Я парил в воздухе и одновременно видел землю с высоты птичьего полета. Видел муравьев, ползущих коричневой лентой к своему муравейнику в подмосковном лесу, и видел людей, собравшихся в этот ранний час у районного отделения Российской демпартии, чтобы зачем-то бить стекла и кричать «жиды, убирайтесь!», и видел львов в пустыне, кружащих около автомобиля, в котором, выставив ружье, сидел мужчина лет сорока, и видел, как умирал от голода опухший, с тонкими будто спицы ножками, эфиопский мальчик, и видел, как в Замбии висели в воздухе вертолеты «Апачи», готовые к выполнению боевого задания, и видел, как просыпается вулкан на севере Канады, и как поднимаются в корабль астронавты на мысе Канаверал, и как убивают заложников, захваченных армянскими боевиками, видел весь мир, и многое еще, и не жалел о принятом решении, потому что мир этот был вовсе не таков, каким задумал его Бог (кто? Бог? или… нет, эта мысль еще не утвердилась даже в подсознании…), и виноват, конечно, был Он сам — Его бесконечная по человеческим меркам Суббота…

И еще я видел и чувствовал, как Лина лежит, закутавшись в летнюю простыню, ей тоже не хочется вставать, она думает обо мне, о нас, и, пожалуй, это было единственное знание, которое мне мешало. Я был еще бессилен, а так — бессилен вдвойне.

По дороге к метро я прошел мимо булочной, хлеб, слава Богу, завезли рано, люди стояли спокойно, кое-кто рассуждал о вчерашнем происшествии, общее мнение склонялось к тому, что имел место «нормальный» полтергейст, и что только полтергейст или пришельцы способны вернуть Россию на путь истинный. Никто, впрочем, не знал, что есть — путь истинный. Чтобы было хорошо — и все.

Я шел вдоль бульвара, город казался вымершим, несмотря на то, что люди спешили по делам, толкались на остановках, ругали власти; утренняя жизнь бурлила, но у меня было ощущение, что ничего этого уже нет. Город чист, пуст и прозрачен. Я видел внутренности домов, квартиры — тоже пустые, и в этой тотальной освобожденности от людского духа проступала гармония, которую уничтожил своим явлением человек. Я примеривал миру новую (старую?) одежду, и она была хороша.

Любил ли я людей? Мне всегда казалось, что любил. Мне и сейчас это казалось, и верилось, что принятое решение — для людей. Не этих вот, конкретных, а для людей вообще — для человечества. Я знал: если опыт не удался и последствия неустранимы, то нужно начинать все заново. С нуля. Чтобы во второй раз не повторять ошибок первого.

Пожалуй, мне еще нужен был Иешуа — не для того, чтобы что-то узнать о себе, но чтобы укрепиться в своем знании. Я уже знал почти все, и знал, что все — правда. Убеждение явилось из глубины, всплыло, взлетело, воспарило, ни на чем, вроде бы, не основанное, но как только что забетонированное основание — готовое затвердеть мгновенно и навеки.