Все равно будет май - [38]

— Почему обязательно майором?

— Деревня! Майор — старший командный состав. Помню, у нас в лагерях в столовой водку отпускали только старшим командирам. Дошло? Так и запиши. После войны проверишь. Будет майором Красной Армии Семен Гаврилович Карайбог. Записал! Заяц трепаться не любит!

Пока сколачивали роты и батальоны, пока обучали новичков, незаметно прошло больше месяца. В середине августа дивизия двинулась на запад, на фронт. Но железнодорожный состав, в котором следовал их полк, уже под самой Москвой попал под бомбежку. Запомнили Семен и Назар день своего боевого крещения. И как под вагоном лежали, прижимаясь к шпалам, словно к родной маменьке, и как Саньке Болдыреву из их отделения осколком весь живот разворотило, и как они трупы в пожарный сарай складывали.

Сами ранены были легко, но все же в госпиталь попали. Провалялись там недели две, и отправили их в маленький провинциальный городок. Оказывается, там формировалась новая 10-я армия. Семен ходил злой как черт:

— Душа горит. Третий месяц не можем до передовой добраться. Зря народный хлеб едим.

— На твой век, Карайбог, войны еще хватит, — успокаивал Семена командир взвода. — Дело только начинается. Мы свое веское слово еще скажем!

Глава четвертая ВЕРА. НАДЕЖДА. ЛЮБОВЬ

1

Шли густыми, буйными белорусскими лесами. Скрытно — и только по ночам — переходили шоссе и железнодорожные линии, подальше держались от городов и крупных населенных пунктов. Порой леса редели, оборачивались кустарником, почва под ногами становилась зыбкой, неверной — начиналось очередное болото. Вначале заболоченные места пытались обходить стороной, делали крюк. Потом, махнув на все рукой, шли уже напрямик, по обманчивым кочкам, вязли в черной торфяной грязи, путались в камышах и осоке, обжигались колючими и острыми болотными травами.

Когда натыкались на гитлеровцев, на какую-нибудь тыловую команду, связных мотоциклистов или полевую жандармерию, дрались с ожесточением — не на жизнь, а на смерть. Потом уходили в глубь леса, подальше от места боя, пока гитлеровцы не прислали подкрепление.

Шли на восток.

С каждым днем их становилось все меньше. Умирали раненые, которых несли на самодельных — две жерди и плащ-палатка — носилках. Мертвых хоронили молча, без речей, слез и воинских почестей в наспех вырытых неглубоких могилах, в которые быстро просачивалась ржавая вода. А так хотелось положить мертвого товарища хотя бы в сухую землю!

Некоторые, потеряв надежду выйти из окружения, решали остаться в лесу: может быть, посчастливится связаться с партизанами или будут действовать самостоятельно в тылу врага.

Были и такие, ослабевшие от гнилой болотной воды и каменной крепости сухарей, заготовленных впрок за много лет до войны, что уходили в ближние деревни в поисках крыши и пищи. И не возвращались. Погибали, напоровшись на гитлеровцев, или, может быть, пристраивались в «зятьки».

Но большинство — сердцевина и костяк дивизии — шли, превозмогая все… Шли потому, что видели свой долг и свое спасение только в том, чтобы снова соединиться со своими частями, со своей армией. Шли и потому, что впереди покачивались носилки, единственные настоящие носилки из санчасти, на которых лежал командир дивизии. Одна меткая вражеская автоматная очередь сразила комиссара и перебила ноги командиру. Теперь командира несли шесть бойцов, сменяясь, как в карауле, через каждые пятнадцать минут.

Шли, наконец, и потому, что знали то, что командир дивизии считал тайной, известной немногим. Рядом с ним, под шинелью, лежало знамя дивизии. И командир держал на всякий случай у бедра вынутый из кобуры ТТ.

Тяжел был их путь. И все же страшней этой дороги через леса и болота по земле, захваченной врагом, страшнее даже дерном не прикрытых, безымянных холмиков, страшнее в кровь разбитых ног и черных измученных лиц с воспаленными глазами была неизвестность. Что там впереди? Далеко ли прошли гитлеровцы? Где, наконец, остановился — и остановился ли! — фронт?

Порой они слышали, как по близкому шоссе тарахтят, гремят фашистские машины: наступление гитлеровской армии продолжается. По ночам в черном небе ревели авиационные моторы. По направлению, по гулу догадывались и страшились своих догадок: гитлеровские бомбардировщики летят бомбить Москву.

…Политрук Алексей Хворостов шел, отключив все чувства — боль, усталость, голод, жажду, — кроме одного: сознания, что на него смотрят бойцы роты. Значит, нужно идти, уверенно, без малейшей нотки сомнения, повторять:

— Держитесь, ребята! Должны дойти — дойдем!

После того как на неманской переправе погиб командир роты, бойцы считали политрука своим командиром. И они шли, глядя на его покачивающуюся от усталости сутулую спину в черной от пота и грязи гимнастерке.

В те дни политрук Алексей Хворостов не выполнял всех своих служебных обязанностей. Не проводил регулярно политинформации и политбеседы, не созывал собрания коммунистов и комсомольцев, не докладывал вышестоящему начальству о морально-политическом состоянии бойцов роты.

Но он делал главное! Шел впереди, при встречах с гитлеровцами вел бойцов в бой. Не уставал повторять:

— Держитесь, ребята! Берегите силы! Война только началась. Нам еще обратно идти придется. Других дорог у нас нет и не будет!