Все проплывающие - [206]

– Алексей Федорович… – Рядом с Леонтьевым села толстенная Феня, буфетчица. – А скажи мне, милый, страшно-то было, нет?

Леша усмехнулся, пожал плечами:

– Спроси Сырцова – он у нас герой.

– Откуда мне было знать, что у него ружье пустое? – Сырцов развел руками. – А если бы там была пуля? Или картечь?

– Да я у Светки давно всю дробь отобрал, – сказал Леонтьев. – И дробь, и картечь. Да ладно, не переживай ты, Сырцов!

– Товарищ Сырцов! – Ноздринов постучал вилкой по граненому стакану. – Ты не виноват, товарищ Сырцов. Ни грамма не виноват. Задержание задержанного произведено по всем законным правилам советского правосудия и закона. – Осклабился: – Плохо только, что ты ему в рожу попал. Доктор Шеберстов говорит, что языки пришивать пока не научился… – Хохотнул: – Это ж надо – пулей язык вырвать!

– Пуля – дура, – сказал Сырцов. – А зачем ему теперь язык? Пусть спасибо скажет, что живой остался. А без языка и без зубов можно до ста лет прожить…

– А как ты про топор-то догадался? – спросила Феня.

– А чего тут гадать? – Леонтьев закурил. – Топор-то у Сваровского был – сто рублей топор. Ты бы такой топор бросила? И я не бросил бы. Топор – это вещь. Сто рублей!

– Предмет, – согласился Ноздринов. – Георгий – мне нравится. Как Жуков. Но пусть сами называют. Как захотят, так и будет. Я сказал: баста. – Пристукнул кулаком по столу. – Так и будет!

– Какая у вас работа, Алексей Федорович, жуткая, – сказала Феня, придвигаясь еще ближе к Леонтьеву. – Я бы со страху умерла. Легла бы и умерла, ей-богу! И он что же, Жогло-то, этим топором сперва одного кокнул, а потом и Шарманку? Ой, бедная…

– От зависти чего не сделаешь, – сказал Миколайчук. – Они же оба к Ольге Гофман подкатывались, тот и этот, так этому она дала отлуп, вот он и отомстил тому. Его же топором ему и отомстил.

– Шерлок Холмс тут у нас нашелся, – сказал Леша. – Ольга-то тут при чем?

– Везде бабы, Леша, – сказал Миколайчук, поднимая рюмку, – везде они.

– Она сегодня все деньги с книжки сняла, – сказал вдруг Петька (его мать работала в сберкассе). – Восемьсот пятьдесят рублей. Это на старые восемь с половиной тыщ. Неспроста это. Все сняла, до копеечки. Чую я – неспроста это.

– Неспроста… – Леша нахмурился и подался вперед: – Ты сегодня был у Светки или нет, а?

– Был, – сказал Петька. – Не было там никакого Жогло.

– Не было, не было, а потом вдруг появился? – Леша погрозил Петьке пальцем. – Чует он! Ты что, цыган, что ли, чтобы чуять? Ты милиционер, а не цыган!

– Дядь Леш… – начал было Петька.

– Что – дядь Леш? Ты у нас милиционер или Робертино Лоретти? Дядь Леш… А если бы у него пуля была? У нас служба, Рыбаков! Служба! Тебя в разведку послали, а ты не пошел, товарищей подвел. А ведь Жогло мог нас поубивать… и меня, и Сырцова… Это хорошо, что Сырцов у нас такой меткий… – Леша откинулся на спинку стула. – Дурак ты, Петька, и когда поумнеешь? Женатый человек, а дурак.

Петька обиженно отвернулся.

Сырцов надел фуражку козырьком назад, отдал честь и захохотал.

– Страшная у вас работа, – продолжала Феня, поправляя огромную грудь. – Неужели вы с нее удовольствие имеете? Я бы легла и померла…

– Какое удовольствие… – Леша пыхнул папироской. – Удовольствие – это когда хорошо, а у нас что? У нас работа.

– Меня однажды в команду назначили, – сказал Миколайчук, морщась и бросая в рот гриб. – Расстреливать дезертира. Мальчишка совсем, господи, а уже дезертир… Но ведь закон, понимаешь? Приказ! – Вздохнул. – Расстреляли. Налили нам после этого по сто пятьдесят, потом еще по сто, а удовольствия, братцы вы мои, – ни ерша, ни щучки… первый раз в жизни водку пил без удовольствия…

– За Георгия! – закричал Ноздринов, вставая. – Налей-ка! Тост говорить буду.

Феня улыбнулась Леонтьеву напомаженным ртом и стала разливать водку по стаканам.

– Тост, – повторил Ноздринов. – Не умею, а скажу… надо сказать… такое, значит, дело, что не хочешь, а надо… – Он помолчал. – Мне, товарищи, как говорится, скоро помирать… – Милиционеры загудели. – Тиха-а! Кто помирает тут, я или вы? Вот и молчите. Помирать… внук родился… когда внук родился, помирать легче… да… Вот, товарищи, какое странное дело… я ведь раза три помирал… или четыре… на войне помирал… и ничего, думал, привык уже, а выходит, что к смерти не привыкнешь… нельзя привыкнуть… – Он глубоко вздохнул. – Я много тут сейчас по ночам чего думаю… всякое думаю… – Помолчал. – Я вот все про космос думаю… люди в космос летают то по одному, а тут сразу по двое… Попович с Николаевым полетели парочкой… скоро, наверное, стаями летать будут… на Луне дома построят, жизнь заведут… я-то не увижу, а вы еще на Луне поживете…

– На Луне милиция не нужна, – сказал Петька.

– На Луне-то? – Ноздринов погрозил Рыбакову пальцем: – Нет, Петька, и на Луне милиция будет… у меня на фронте был один дружок, тоже Петькой звали, но умный, учитель математики, необыкновенной головы мужик, необыкновенной… любил поговорить про космос, про звезды и про все такое… он говорил, что космос – это порядок… – Ноздринов поднял палец. – Порядок! Посередине – солнце, по краям люди и всякие животные, растения и дома… а дальше родители… родители любят детей, дети – родителей, жена – мужа, брат – брата… это и есть порядок… вот что такое космос, братцы… Порядок! А где порядок, там и милиция. Так что милиция, братцы, это на самом деле не милиция, а закон природы. И чтобы люди про этот закон не забывали, им опять нужен милиционер… и светофор, конечно…