Все прекрасное – ужасно, все ужасное – прекрасно. Этюды о художниках и живописи - [37]

Неизвестный, бывало, рассказывал: «Однажды в душный летний вечер раздается звонок в дверь. Открываю. Андрей Вознесенский. Андрей с порога спрашивает: „Эрнст, когда ты вернешься?!“» У Эрнста имелись в запасе варианты: «Однажды в холодный зимний вечер… Евгений Евтушенко», «Однажды в тоскливый осенний вечер… Роберт Рождественский», «Однажды в теплый весенний вечер… Булат Окуджава».

* * *

Михаил Шварцман – гений-избранник.

Небеса выбрали нашего художника, чтобы через его искусство возвестить миру Божью весть. Весть спрятана в картинах-иературах. Картины-иературы – письмена Бога. Задание человечеству – расшифровать небесные ребусы, таящиеся в картинах художника. Чтобы обрести истину.

В момент, когда зритель расшифрует сообщение, мир будет спасен. Возможно, явится Мессия.

Шварцман – гений поневоле. Или по воле Божьей.

* * *

Образ гения у Владимира Янкилевского близок к образу Эрнста Неизвестного.

Та же идея масштабного высказывания. Что выражается в крупных (но незашкаливающих, как у Эрнста) размерах произведений. И в выборе значительных тем. Вот названия некоторых работ художника: «Экзистенциональные ящики», «Человек на фоне вечности», «Мгновения вечности», «Свет и тьма», «Анатомия души», «Атомная электростанция»…

Если Эрнст Неизвестный и Михаил Шварцман мыслили себя в компании Леонардо да Винчи и Данте Алигьери, то Янкилевский довольствуется Дмитрием Шостаковичем и Пабло Пикассо.

Янкилевский – страдающий гений. Творец со стигматами. Мир несправедлив к нему. По его словам, живет с «незаживающей раной в душе».

* * *

Эдик Штейнберг – малый гений. Художник пребывал всю жизнь в тени большего, чем он сам, гения – Казимира Малевича.

Образ художника-гения звучит эхом и в творчестве художника-примитивиста Леонида Пурыгина, который чувствовал себя не совсем уверенно в данном амплуа. И потому в каждом произведении, боясь, что зритель, не дай бог, забудет, напоминал, что данную картину написал Леня Пурыгин Гениальный из Нары.

Дмитрий Лион – гений-чудак. Не от мира сего. Изобретатель «медитативных лакун» делил свое время между творчеством и игрой в шахматы. Если находился в Москве, играл в шахматном клубе сада «Эрмитаж», если в Париже – в Люксембургском саду. Гений-чудак был рассеян и нерешителен в жизни. Лион обозначил свою гениальность и в одежде. Подруга связала ему берет а-ля Рембрандт, который маэстро никогда не снимал.

Среди прочих гениев стоит отметить художника Владимира Вейсберга – гения-безумца. Создателя мерцающего, тающего белого пространства.

И художника Василия Ситникова – гения-юродивого.

* * *

В середине 70-х противоположный гению образ «маленького человека» начал разыгрывать Илья Кабаков (подробнее в следующей главе). У которого тотчас возник идеологический конфликт с коллегами.

Шварцман говорил про Кабакова: «Искусство, которое можно рассказать по телефону, не искусство». Кабаков говорил про Шварцмана: «Ангела нельзя схватить за ж…»

Гениями, как мы уже знаем, рождаются. Счастливчика выбирают высшие силы. Он уникален. Единственен. У гения не может быть соавторов. По определению. Ангел не трубит в две трубы.

Маленькому же человеку не западло. Более того, маленький человек нуждается в помощи. На то он и маленький. В середине 90-х соавтором Ильи Кабакова стала его жена Эмилия.

Гений излучает высший надзвездный свет. Он, «вечности заложник», занимается искусством по заданию высших сил. Его не интересует образ земной звезды – креатуры массмедиа. У него другие цели – помочь человечеству. Или даже спасти его. Не телевидение или газеты создают гения. При рождении их метит ангел.

* * *

Напротив, стать художником-этуаль, чтобы о тебе заговорили незнакомые люди – безликая масса, бодрийяровское молчаливое большинство, – как о голливудском киноактере, – мечта маленького человека-Кабакова. Вот цитата из разговора нашего героя с Борисом Гройсом: «Тот, кто говорит художнику: „Заткни уши и твори“, мне глубоко отвратителен. Ибо в злополучной триаде художник – произведение – зритель приоритет, несомненно, принадлежит зрителю. Иначе зачем я это делаю? <…> Особенно важно, чтобы незнакомые другие замечали меня, чтобы говорили обо мне – не обязательно тогда, когда они у меня в гостях и обязаны высказываться о моих работах. Вот я встречаю сплошь и рядом: „Как сказал Гройс…“ И при этом говорят походя, не желая специально обсудить Гройса. Это и есть то попадание в безличное поле голосов, к которому я стремлюсь. Если говорить откровенно, то моя цель состоит именно в попадании в этот безличный хор голосов культуры».

В 90-е на Западе один мой приятель-художник выступал в роли творца «не от мира сего», человека «не в курсе». «Ируся, неужели без денег вот этим маленьким кусочком пластмассы можно заплатить за ужин?!» – спрашивал он, когда жена доставала из сумки кредитную карту, чтобы заплатить за обед в ресторане. На вернисажи своих выставок приятель приходил неизменно в майке с надписью и в джинсах, запачканных краской: мол, только что оторвался от мольберта.

* * *

Чуть позже появилась целая плеяда художников, для которых ирония стала способом описания мира. Образ гения был дезавуирован. В художнический обиход вошли такие слова, как «нетленка», «сакралка», «духовка». Актуализировался Даниил Хармс. ХУДОЖНИК: Я художник! РАБОЧИЙ: А по-моему, ты говно! (Художник побледнел как полотно. И как тростиночка закачался. И неожиданно скончался. Его выносят.)