Все по местам! - [2]

Через несколько минут оказался у проходной и был препровожден в заводоуправление. Там было не намного теплей, чем на улице, но Слободкин, переступая с одной окоченевшей ноги на другую, остановившись у двери с надписью Отдел кадров, почувствовал, что еще не совсем Богу душу отдал. Когда вошел в кабинет к начальнику, даже одна озорная мысль пришла в голову.

— Как добрался? — изучая документы Слободкина спросил начальник.

— На троллейбусе, — не мигнув глазом, ответил Слободкин.

— А ты шутник.

— Вот, смотрите. — Слободкин показал начальнику исцарапанную о колючую проволоку ладонь. — Хорошо, рейс оказался недлинным, а то пришлось бы вам калеку на работу брать или — обратно в госпиталь.

— Нет уж, я тебя никуда не отпущу отсюда. Мне люди вот как нужны. Ты хоть знаешь, куда попал?

— На комбинат.

— Совершенно верно, помещение это для комбината строили. Но въехать сюда довелось нам. Сейчас называют пока комбинатом. Для конспирации. Так и ты называй.

— Все понятно.

— А приехали мы сюда не так уж намного раньше тебя. И тоже почти что на троллейбусе, — начальник протянул Слободкину свои руки — все в ссадинах, кровоподтеках, с отбитыми синими ногтями. — Все на них. Но станки сберегли, так что работать есть на чем.

Начальник рассказал Слободкину, как эвакуировались из Москвы в середине октября — самое трудное время. Как под бомбежками везли людей и уникальное оборудование. Как прибыли сюда, как вместо готовых корпусов нашли только кирпичные стены — без окон, без дверей, без крыш. Как строили бараки и землянки, торопились скорей наладить производство.

— Завод наш много значит в войне. Без приборов все — и самолеты, и танки, и корабли — слепые котята. Впрочем, ты сам из авиации, понимаешь это прекрасно. С каких прыгал?

— С Тэ-Бэ-третьих.

— На них наши автопилоты стоят.

— Знаю.

— Знаешь, что именно наши?

— Нет, что автопилоты, знаю.

— Ну и как? Не прибор, а сказка!

— Когда нам первый раз показали, не сообразили даже, что к чему.

— Потом?

— Потом видим, головастая штука. Начальник встал из-за стола, решительно направился к шкафу, извлек оттуда распиленный наискось высокий черно-белый дюралевый ящик.

— Вот модель, полюбуйся. Вся премудрость в нем. Про гироскопический эффект смекаешь?

— Самую малость.

— Но все-таки маракуешь, по глазам вижу.

— Я же из авиации…

— То-то. Пошлю тебя в самый ответственный цех — в девятый. Согласен?

— Мне все равно, — почему-то смутился Слободкин.

— Как это все равно? Ты ясно говори, согласен или нет?

— А девятый, это какой?

— Контрольный. Он за все отвечает.

— Но я ведь токарь, а не мастер ОТК.

— Там всем работа найдется, я тоже не такелажник, а руки, видишь, не заживают.

Начальник поднял трубку телефона и, пока набирал номер, продолжал разговор со Слободкиным.

— Сейчас я тебя на довольствие поставлю и койку в бараке организую. Завтра с утра — приступай. У нас под конец месяца самая запарка. Алло, алло! Комендант? Товарищ Устименко, сейчас к вам новое пополнение явится, устройте. Как не можете? Вы меня плохо слышите? Это Савватеев говорит. Да, Савватеев. Фамилия товарища — Слободкин. Он фронтовик, так что как следует, ясно?

Что такое как следует — Слободкин узнал позднее, а сейчас по измерзшему, уставшему телу его пробежала согревающая волна предчувствия чего-то необыкновенного, уютного, давно невиданного.

От начальника отдела кадров Слободкин направился к Устименко.

— Тю! Так же ж мени б сразу и казалы! Кавалерия! Давай пять! — воскликнул комендант, увидев перед собой бойца в длиннополой шинели. Слободкин улыбнулся, протянул руку:

— Только я не кавалерист-пехотинец. Правда, воздушный.

— Десант? А шинэлка?

— Это в госпитале меня так обрядили.

— Впрочем, все одно. И десант пехота, и кавалерия тоже пехота, тильки ей казалы: По коням!

Устименко засмеялся — громко, раскатисто, как, наверно, смеялся где-то там, на своей Украине, и еще не успел разучиться.

— С вами не пропадешь, — сказал Слободкин.

— А зачем пропадать? Живы будемо — не помрем! Вот тильки вопрос, будемо ли живы?

Когда Слободкин ввернул в разговоре какое-то украинское словечко, Устименко просиял:

— Хлопчик! Слободко! Размовляешь на ридной мове?! Пришлось Слободкину еще раз разочаровать Устименко:

— Старшина у нас был с Полтавщины. От него вся рота научилась.

— А писни не можешь спивать? Ой, хлопец, хлопец, душа моя стоне без писни. Без хлиба могу. Даже без горилки проживу, если недолго. А без нее вот тут сосет, он положил руку на грудь и вздохнул.

Устименко показался Слободкину чем-то похожим на ротного старшину Брагу. Чувствовалось, что коменданту тоже пришлось по сердцу новое пополнение — хоть и не кавалерист и не украинец, а парень свой, вот только пристроить его некуда: в бараках так тесно, что ни одну койку больше не втиснешь.

— Могу положить тебя пока в конторе. Не возражаешь?

— В конторе так в конторе, — ответил Слободкин. Устименко спросил:

— Ты с мылом КА имел дело?

— Первый раз слышу.

— Мне знакомый интендант казал: войну выиграе тот, в кого мыло буде лучше. Слободкин недоверчиво поглядел на Устименко.

— Да, да! Поживешь в нашей теснотище, поймешь всю великую мудрость цих слов. — Он нервно поскреб у себя где-то поперек спины. — Тебе с дороги надо в баню сходить. Десяток минут попаришься — целые сутки человеком себя чувствуешь.