Все отношения - [4]

- Это доктор, - произнесла сестра и вышла, чтобы открыть.

- Так вот, - заговорил старик, явно пользуясь удобной минутой, - я вас срочно вызвал, и спешил с вызовом, чтобы сказать вам, что вы мой единственный наследник. Сегодня у меня был нотариус и я ему продиктовал завещание.

- Что? - спросил я, не поняв.

- Вы мой единственный наследник, - прошептал он. - Нотариус меня очень утомил..,

Он стал судорожно дышать. Сестра и доктор вошли и последний тотчас же пощупал пульс.

- Пусть все выйдут, - сказал он. - Укол. Скорей.

Сестра бросилась к столику, стала надпиливать ампулку. В соседней комнате, куда мы проникли, я увидал испуганное лицо старушки-экономки. Я не знал что сказать, не знал что делать. Я был точно у подножья скалы, подняться на которую очевидно нельзя: стоишь перед ней, смотришь на нее, и не знаешь, что делать, о чем думать?

Прошло несколько минут, наполненных до невозможности тягостным молчанием. Наконец дверь отворилась и появился доктор. Он сказал что припадок миновал благополучно, но что для верности он задержится еще на четверть часа.

- Больше его не тревожьте, - распорядился он, - ваш визит уже не пошел ему на пользу.

- Так это он меня вызвал.

- Он ли вас вызвал, сами ли вы пришли, - отрезал доктор,

значения не имеет. Если мои указания не будут выполнены, я ни за что не ручаюсь.

- После завтрака, - вмешалась старушка-экономка, - приходил нотариус, и пробыл довольно долго. Это он его утомил, а не директор. Директор приезжает каждый вечер.

- Не спорю, но подтверждаю, что нужен абсолютный покой. Сделав неопределенный жест рукой, он вернулся в спальню. Я посмотрел на Мари и заметил, что из-под всегда опущенных ее ресниц скатились слезинки.

{16} - Зачем, зачем все так было? - прошептала она. - Зачем вы сказали?..

- Теперь едем обедать, - оборвал я ее, почти резко.

3.

В автомобиле, который вез нас в ресторан, я не то, что обдумывал сложившееся положение, а как бы искал, какой внутренней стороной мне обратиться к Мари? Конечно она мне нравилась, в этом не было ни малейшего сомнения. Но было ли этого достаточно для того, чтобы решиться посвятить ей всю жизнь, или, по меньшей мере, продвинуться с ней по тому пути, который приводит к совместной жизни?

Как будто для этого нужна любовь. С другой стороны мной только что были сказаны и подтверждены, да еще в несколько торжественную минуту, обязывающие, связывающие слова, такие, от которых нельзя отказаться без ущерба, без стыда, без упрека самому себе, без нарушения требований чести. Могли, конечно, в Мари таиться свойства, нужные для возникновения настоящей любви и счастья. Но как это разгадать? А ничего не зная о ней, жениться только для того, чтобы остаться верным случайному восклицанию, - не легкомыслие ли это в последнем счете?

Входя в ресторан, Мари, по своему обыкновенно, смотрела себе под ноги. Когда к ней подбежал шассер (так в оригинале), чтобы помочь скинуть пальто, она взглянула на меня смиренно и почти жалко улыбнулась. Что было в этой улыбке? Просьба о прощении? Готовность стать рабой, никогда ничего не требовать? Я еще раз подумал, что если я подчинюсь магической силе сказанного мной слова, то и для нее это может стать источником мучения, и я сам, даже стараясь все всегда к лучшему устроить, только буду ее терзать. Мы выбрали столик, сели. Я спросил Мари об ее предпочтениях, но она так на все заранее была согласна, что я составил меню сам. Невесело начинался мой обед с этой барышней, обед, к которому я так стремился. Колеблясь, не зная, как приступить к разговору, досадуя на себя за это, несвойственное мне, колебание, за неумение разобраться в путаница намерений и побуждений, - я, со злобностью, допустил мысль, что Мари может быть просто интриганка, что у нее одна цель: непременно и поскорей выйти замуж, и что, узнав случайно, что я стану богатым, она, в моем отношении, будет особенно предприимчивой. Я посмотрел на нее с враждой и спросил, резко:

- О чем вы думаете?

- О вас, - ответила она. - О том, что вы теперь наверно раскаиваетесь, что назвали меня невестой. При других обстоятельствах это могло сойти за глупую шутку, но в этой обстановке... Зачем вы это сказали?

- Это было первым пришедшим мне в голову предлогом для {17} того чтобы объяснить ваше присутствие, ваше, в некотором смысле, вторжение.

- Я сама это поняла именно так, - ответила она, - а теперь я чувствую, что у меня что-то в душе надломлено.

И так как я промолчал, то она прибавила:

- Не надо опровергать, пока он жив. Для него вытекло бы лишнее волнение. Когда его не будет, все очень просто устроится, так как выйти за вас замуж я все равно не могу.

- Не можете выйти за меня замуж? - спросил я, и от одного того что я произнес эти слова, мне стало не по себе, почти тревожно. Не делал ли я, в это мгновение, еще шаг по той дороге, с которой только что хотел свернуть?

- Не могу. Не знаю, как вам сказать. Не могу, потому что у меня есть прошлое...

Это признание до такой степени противоречило всему ее целомудренному облику, всей ее скромности, ее всегда потупленному взгляду, что я спросил себя, не клевещет ли она на себя, не прибегла ли к хитрости, чтобы облегчить мне отступление? Но тут же, следом, как бы вплотную, последовало опровержение. Впервые, с тех пор, как мы сели за стол, она подняла на меня свои глаза. Она мне их дала: на, мол, читай в них. И когда она их отвела, когда снова опустились длинные ресницы, я сам попросил: "еще, еще". И она вторично дала их мне, и так кротко, так целиком, так покорно, что никакого не могло остаться сомнения: Мари просила меня не осудить ее за прошлое и разрешала взять обратно опрометчиво данное слово.