Все отношения - [36]

Я прошел в комнаты, тихонько обнял жену за плечи и привел на балкон. Там на молчание ночи мы ответили молчанием. Когда же вернулись в спальню, то снов нам присниться не могло никаких: мы в них вошли бодрствующими, в полном и ясном сознании.

По утрам, на ступенях древних пристаней, у старинных церквей, таких сосредоточенных и задумчивых, что больше они походили на застывшие в ходе времени живые существа, нежели на постройки, или под тронутыми дыханием востока сводами, между колонн, когда все кругом было так светло, так просто и ясно, так полно красок: золота, синевы, красноватых переливов, когда все колыхалось и дрожало в мареве горячего южного, - хоть уже осеннего, солнца, Мари радовалась, как может радоваться ребенок, или кто-нибудь, кто, считая себя безнадежно больным, неожиданно и почти чудесно вдруг поправился. Мари покупала цветы. На руках у нее всегда были большие букеты, которые, принося домой, она расставляла по вазам.

- Видно, что синьора счастлива, - говорила сторожиха, помогая ей.

По вечерам все было розово на верхах расписных дворцов, внизу же, у воды камни казались черно-зелеными. То ли такими там становились тени, то ли принимала свою окраску, днем меньше заметная, обросшая их тина. Потоки крови лились с запада, смешиваясь с поднимавшимися им навстречу туманами, парами, из прозрачных становившимися лиловыми, оранжевыми, фиолетовыми. Солнце, о котором можно было думать, что оно, перед тем как скрыться, обращаясь к самым душам человеческим, хочет объяснить, что такое агония, расточало столько лучей, столько красок, столько вспышек и огненных снопов, что все кругом казалось расплавленным, жидким. Потом, для нас, солнце исчезало. Но и скрывшись за горизонтом оно продолжало слать лучи из своего небытия, чтобы сказать, что оно о нас продолжает помнить даже тогда, когда вступает место ночи. Я смотрел как, подчиняясь переменам окраски неба, меняется румянец на щеках Мари, и говорил:

- Мне кажется, что действительность превратилась в сон. Дай мне твои глаза, Маша, чтобы я наверно знал, что это не так.

И дрожавший в ее взгляде луч проникал в самую сердцевину моего существа.

От очарования этого города, который то был как призрак, то, {82} наоборот, прочно обосновывался в строго очерченном пространстве составленном из последовательных, никогда один на другой не набегавших образов, мы оба, Мари и я, не оторвались ни на минуту во все время нашего там пребывания. Даже тень, мелькнувшую в моих мыслях, после телефонного звонка на фабрику, когда мне было сказано, что туда дважды заходил, нетерпеливо ждавший моего возвращения, Аллот я разорял без усилия. И все-таки, все-таки!.. Когда я, в тот вечер, вернулся домой и застал Мари ожидавшей меня среди цветов, то не я ей сказал, а она мне:

- Дай мне твои глаза. Моя очередь.

И я хотел, и не мог, через глаза отдать ей всю душу свою. Раз мы предприняли длинную прогулку по взморью па лодке. Когда мы возвращались, пронизанное, политое всеми огнями вечера, неподвижное и бесшумное море это было для меня живым: я к нему мог бы обратиться, если бы знал, на каком языке это сделать, и оно, я уверен, мне ответило бы. Но я не знаю языка моря. И единственное слово, которое у меня нашлось, когда мы подплывали к низкому берегу. где воду ласкали тени дворцов, было:

- Мари.

Ресницы ее, в ту минуту, не были прижаты к щекам, она, смотрела перед собой, она, как и я, была охвачена окружавшим нас великолепием. Ей не надо было поднимать глаз, она всего их в мою сторону обернула. И улыбнулась мне.

Такой доброй, такой нежной, такой ласковой была улыбка моей Маши.

На мраморных ступенях пристани она оборвала молчание и сказала, почти с грустью:

- Этот город...

И остановилась. Подумав несколько секунд, она прибавила:

- Если это только правда город, а не отражение другого города, который стоит по ту сторону... Я не знаю как объяснить. Но чтобы этот город можно было принять попросту и навсегда, надо в нем родиться. Для таких как мы, для случайных, в нем слишком много...

- Слишком много чего? - спросил я.

- Он слишком красивый, - ответила Мари.

20.

Вернуться на фабрику было совсем приятно. Я с радостью вошел в бюро, весело поздоровался со служащими, бодро обошел мастерские, сердечно поговорил с работницами и рабочими, с удовольствии погладил блестящие щеки и бедра моих машин. Солнце и расцветки зачарованного города, его патетическая красота и благоухание просто и спокойно уступили место размеренному пространству мастерских и улучшенному озонаторами воздуху. Квартира не была еще совсем отделана {83} и мы временно поселились в гостинице. Когда я, в самый день нашего приезда, вошел в столовую, то метрдотель передал мне, что меня просят подняться в наш апартамент. Чуть-чуть обеспокоенный я вбежал на первый этаж через две ступеньки и нервно постучал. Дверь распахнулась. Мари ждала меня счастливая и улыбающаяся.

- Нет, нет, - сказала она, угадав вопрос, которого я не успел задать, - это еще не охапки нашего времени.

Всюду в комнате стояли цветы и был накрыт стол.

- Это как бы в продолжении нашего путешествия, - смеялась она, - так проще и лучше дождаться отделки квартиры. И сейчас цветы. Накопленных минут надо еще подождать, и охапки нашего времени впереди.