Все отношения - [33]

Та послушно встала и вышла.

- Значит, решено, Доминус, - промолвил Аллот, - что для того, чтобы можно было прилично содержать эту девицу, мы основываем художественное ателье. Когда оно будет пущено в ход...

-Да.

Достав из ящика чековую книжку я выписал сумму, которую предположил достаточной. Во всяком случай я не хотел спрашивать: сколько? Я решал сам.

{75} - Не перечеркивайте чека. - сказал Аллот. - у меня нет банковского счета. Я продолжаю. Когда мастерская Зоя-Гойя начнет давать доход, будущее девицы будет обеспечено. Не так блестяще, конечно, как будущее Мари...

- Будущее Мари вас не касается.

- Понял, понял. - сказал Аллот, вводя чек в бумажник. - Не объясняйте, голубчик. Наш брат артист все с полуслова понимает. До свидания. До скорого.

Он протянул руку, к которой я едва прикоснулся, и, мышиной походочкой своей, направился к двери.

- Иду, иду, Зоя-Гойя, - повторял он.

18.

Немного спустя я покинул мою студию и перебрался в ту же гостиницу, в которой жила Мари, сняв там комнату двумя этажами выше. Я отлично знал, что я и себя, и ее ввожу в искушение. Но ни она, ни я искушению не поддались. Установленные нами предсвадебные отношения были, в самом своем основании, совершенно верными и сообщали нам обоим такую душевную ясность, которой, кажется мне, должны позавидовать современные молодые люди и барышни, считающие, что установленные традициями правила не больше чем предрассудок. Замечу, что хотя к числу неверующих я себя не относил, - далеко нет, - все же жалкая примитивность моего религиозного воспитания не позволяла мне иметь точное представление о том, что может обозначать слово "таинство" применительно к бракосочетанию. Возможно, что в иных условиях, я ограничился бы регистрацией в мэрии. Но теперь венчание в церкви казалось мне необходимым уже из-за одного того, что Мари его очень желала.

Я полагал, что соглашаясь с ней, я ее поддержу в усилии, имевшем целью затушевать прошлое, усилии, которому она придавала характер чуть что не мистический, или искупительный. Я не знаю где Мари почерпнула эту внутреннюю силу и на чем был основан этот ее образ мыслей. Методы Аллота, разумеется, тут были не при чем. Думаю, что это стояло в связи с женской восприимчивостью вообще, и с ее особой восприимчивостью в частности. Отмечу еще, что в других отношениях она такого строгого религиозного конформизма не придерживалась и вообще церковницей не была. Так или иначе, счесть себя моей женой она могла только после венчания.

За несколько дней до свадьбы, - взволнованная и сосредоточенная, - она меня спросила, надо ли ей идти к алтарю в белом платье, в фате? Я подумал, что вопрос этот она задала потому, что ей пришло в голову, не окажется ли затронутым мое самолюбие, если она не наденет фаты, отсутствие которой будет признанием на виду у всех, и {76} ответил, что мы ни в чем не нарушили предписаний жениху и невесте, и что фата может быть ей за это наградой.

- Но Бог ведь все знает, - прошептала она.

Замечание это меня так поразило, что я не смог произнести ни слова. Я молча смотрел, как задрожали ее ресницы, как она судорожно вздохнула и закрыла лицо руками.

С затаенным страхом я допустил на мгновение, что можно опасайся худшего. С так истерзанной душой Мари могла порвать, скрыться, бежать... Но она собой овладела почти тотчас же, а не только попросила оставить ее одну. К вопросу о белом платье и фате она больше не вернулась и о решении ее я узнал лишь войдя в церковь.

О том, как все протекло в мэрии - что же рассказывать? Точно в комиссариат сходили, чтобы получить подпись комиссара под видом на жительство. Увидав наши равнодушные лица, мэр, уже старый господин, от обычного спича воздержался. Мы и наши свидетели расписались и все было кончено.

За несколько дней до свадьбы я спросил Мари, не надо ли пригласить Аллота? Она этому воспротивилась с решительностью, исключавшей всякое обсуждение. Сознаюсь, что меня этот отказ несколько затруднил, так как в минуту рассеянности я сказал Аллоту когда и в какой церкви будет венчание. Но делать было нечего.

Bcе инструкции моему помощнику были даны, паспорта выбраны, места в спальном вагоне задержаны. Мы могли пуститься в путь тотчас же после окончания церковного обряда.

Описывать этот обряд я не берусь. То, что я испытал, было так полно внутреннего содержания, так было значительно и удивительно, что мне приходится признать свое бессилие, сказать, что это расположено за пределами моего разумения. Был ли я вознесен на неведомую мне до того дня высоту? Был ли я придавлен? Выбит из колеи? Или, наоборот, оказался в каком-то не изрекаемо прекрасном лоне? Не знаю, не знаю, не знаю... Может быть даже не хочу знать. Может быть не знать - лучше.

Стечение обстоятельств, на которое я уже ссылался, объяснив, что благодаря ему в мои руки попала копия письма Аллота, позволило мне сохранить и им же составленное описание моей свадьбы. Вот оно:

"Дождик шел, дождик падал, серенький, холодненький дождичек, и хоть и грязно было стекло окошка моей комнаты, все-таки я его видел. Хоть бы занавесочка висела какая-нибудь. Но не было занавесочки. Прямо перед собой, едва проснувшись, прежде всего, увидал я дождичек. Я поежился под простынями. Грязноватыми были мои простыни. и одеяло, когда-то веселое и пестрое, итальянское одеяло, было теперь совсем мутным. Все, вообще, кругом было мутно, и, хотя холода я и не чувствовал, вздрагивал, как от холода или точно я был простужен, или болен, или разбит каким-нибудь частичным и досадным параличом. Образы, те образы, которые соответствуют мыслям и воспоминаниям, - другие какие же, кроме окна и дождика за окном, могли {77} быть образы? - медленно и лениво ползли передо мной. И хоть бы меня тошнило! Но меня не только не тошнило, но и не могло тошнить, так как накануне никакой выпивки не было. Накануне я провел порядочно времени в общественной библиотеке, где читал Тацита, - описание пожара Рима. А потом мне там еще попалась брошюрка, в которой говорится о средневековых сожжениях на кострах богохулителей и кабалистических евреев. Все как следует, со всеми подробностями рассказано. Так вот, мол, на самом деле все происходило и ничего ни убавить, ни прибавить, ни переменить нельзя. Это вместо обычной выпивки вчера было. И сегодня утром, из-за этого, после того, как немного повалялся, почувствовал, что не тело тошнит, а душу. Но как устроиться чтобы душу вырвало? У души горла нет, пальца туда не засунешь. Так и встал с этой тошнотой душевной, так с ней и оделся, так с ней и кофе свой мерзкий выпил, так и пошел под дождиком, по мокрым улицам между автомобилями: когда дождик, так столько их набирается, что почти один на другой лезет, как льдины во время ледохода. Прямо к церкви шел.