Все нечестные святые - [66]

В первый день Франсиско чего только не перепробовал: звал петуха, бросался в него карандашами, не обращал на птицу внимания.

В конце концов, Франсиско предпочитал не участвовать в войнах, в том числе и петушиных, однако в итоге решил, что не может спокойно сидеть и наблюдать, как петух до крови бьется о стекло. Он чувствовал, что это жестоко по отношению к птице, вдобавок потом придется ухлопать кучу времени, отмывая кровь. Поэтому, когда свет на закате изменился, а нижние стекла превратились в зеркала и петух принялся кидаться на свое отражение, Франсиско поднялся со стула, натянул длинные перчатки, которые надевал для защиты от острых шипов роз, и подошел к петуху. Тот так увлекся, пытаясь убить отражение, что не заметил человека.

Франсиско ухватил птицу поперек тела, прижал петушиные крылья к бокам и просто стал держать петуха перед стеклом. Пришлось тому смотреть на другую нахальную птицу, не имея возможности на нее напасть. Петух попытался было вырваться из крепкой хватки Франсиско, и несколько минут Франсиско боялся, что птица навредит сама себе. Петух дергал головой и царапал воздух когтями. Крылья бились под ладонями Франсиско, точно в руках у него происходило миниатюрное землетрясение.

Наконец птица успокоилась, тяжело дыша, и поглядела на свое отражение. Петух в зеркале ответил полным ненависти взглядом. Франсиско вздохнул и сел, скрестив ноги, чтобы удерживаемый им петух и дальше смотрел на свое отражение. Он старался сидеть неподвижно, в надежде, что петух почувствует его безмятежность и проникнется ею – или хотя бы не придет в ярость. Минуты перетекали в часы, но в конечном счете петух понял, что образ в стекле – это он сам, и перестал злиться.

Тело птицы обмякло, в глазах появилось понимание. Злость оставила его тело.

Франсиско выпустил птицу, но петух просто плюхнулся на землю и продолжал смотреть на свое отражение. Дарлин такое поведение не обрадовало бы, но Франсиско остался доволен. С тех пор петух никогда больше не дрался.

А вот Франсиско поймал себя на том, что страшно тревожится. Сидя с петухом на руках, он, не переставая, вспоминал о том времени, когда Даниэль был маленьким. Мужчины в те времена обычно не участвовали в уходе за детьми, но Франсиско проводил львиную долю времени, успокаивая Даниэля после ночных кошмаров, потому что для Розы, Антонии, Майкла и бабушки эта задача оказалась не по силам. Никто не знал, что снится малютке Даниэлю – возможно, его мучили воспоминания о том, как его острой лопатой вырубали из одеревеневшего тела матери, – но примерно каждую десятую ночь он просыпался, объятый неописуемым ужасом. В таких случаях Франсиско держал ребенка на руках, ничего не говоря, просто медленно, размеренно дышал, столько, сколько нужно было. Пять минут, пять часов. Однажды, когда у Даниэля резались зубы, Франсиско не спускал его с рук пять дней. Постепенно спокойствие Франсиско передавалось Даниэлю, и его дыхание выравнивалось, становилось таким же размеренным и глубоким, как у Франсиско. В конце концов малыш спокойно задремывал.

Удерживая петуха, Франсиско вспоминал все ночи, проведенные с младенцем на руках, и к тому времени как Генерал Макартур окончательно успокоился, Франсиско понял, что больше не может мириться с мыслью о том, что Даниэль где-то в пустыне, совсем один. Он больше не мог думать ни о чем другом. Оставив задумчивого петуха на полу, Франсиско под покровом ночи побежал в то место, которое больше всех прочих построек Бичо Раро дышало Даниэлем: в Раку.

Войдя в Раку, он увидел там Антонию. Жена стояла на коленях перед скульптурой Пресвятой Девы и Ее сов, а все свечи в Раке горели. Антонию тоже переполнял страх за несчастного Даниэля, она никак не могла перестать думать о нем, даже создание бумажных роз не помогало ей отвлечься. Франсиско молча упал на колени рядом с ней, в углубление, протертое коленями Даниэля: на этом месте святой молился много лет.

Франсиско ничего не сказал, душевные страдания сделали его еще молчаливее обычного. Антония тоже ничего не сказала, душевные страдания рассердили ее еще больше обычного. И муж, и жена, охваченные глубоким отчаянием, думали о молодом человеке, занимавшем эту Раку всего несколько дней назад.

Антония тоже начала вспоминать те времена, когда Даниэль был маленьким. Младенцем Даниэль был не меньшим проказником, чем в подростковом возрасте. Он кусал Антонию за грудь, ел грязь, опрокидывал свою колыбельку и сам падал на пол и пытался съесть амбарных кошек, если те вдруг забегали в дом. И всё же во многих отношениях ужасное поведение Даниэля было благом. Будь он милым крохой, объятая горем Антония ни за что не заставила бы себя даже посмотреть на него, она постоянно представляла бы себе, как радостно растила бы сына погибшая Лойола, ее дорогая подруга. Но раз уж он вел себя ужасно, Антония обычно говорила: «Хорошо, что Лойола умерла и ей не пришлось кормить грудью этого сорванца». Она всё свое время проводила с Даниэлем и неистово его любила.

Теперь воспоминания о Даниэле сдавили Антонии горло, и она принялась бушевать в Раке. В другое время Франсиско промолчал бы или просто ушел, тем самым приведя супругу в еще большее неистовство. Он годами молчал и уходил. Теперь же, вспомнив, как держал на руках Генерала Макартура и Даниэля, Франсиско крепко обнял жену. Потом повернул ее к зеркалу, стоявшему напротив скульптуры Пресвятой Девы, и замер. Антония посмотрела на себя, увидела свое перекошенное лицо, залитое слезами лицо Франсиско и Деву Марию в окружении сов, и всё это напомнило ей о том, для чего Сория жили на земле. Минуты проходили одна за другой, Франсиско молчал, Антония замерла в его объятиях.