Все наши ложные «сегодня» - [120]

Она захочет, чтобы каждый обитатель Земли был вправе почувствовать то же самое, что чувствует она, уютно устроившись в кресле солнечным днем и читая викторианский роман – свободу от всяких забот. Она будет стремиться превратить наш технократический век в другой, добиться того, чтобы он воспринимался как дурной сон, от которого наконец-то должно пробудиться человечество.

Мама станет нашим ведущим политиком. Забавно, что ученая карьера пригодилась ей таким косвенным образом, но вы же в курсе, что ученый люд – совершенно безумен. Кстати, для того чтобы сделать хоть что-нибудь в университете, требуется столько хитрости, упрямства и театральщины, что участие в «большой политике» покажется маме в какой-то степени отдыхом.

Зато Лайонел охладеет к дальнейшей работе. Занимать его будет лишь одно – провести как можно больше времени в обществе Эммы Франкер. Он переживет Джерома на восемнадцать месяцев, и в смертный час Эмма будет сидеть у его постели. Я никогда не буду спрашивать ее, как она воспринимает все эти дикие виражи судьбы. Она живет сугубо частной жизнью, и я не хочу туда лезть и проявлять грубую бестактность.

Лайонел проживет ровно столько, чтобы успеть взять в руки Нобелевскую премию.

Мы с Пенни постепенно отойдем от дел. Пенни родит ребенка, и мы будем вместе воспитывать его. На нашу долю безграничных финансовых ресурсов Двигателя мы купим особняк, снесем его и отстроим заново. А затем купим другой, и весь цикл будет повторяться опять.

Мы будем поступать так снова и снова, пока деньги не переведутся. А как вы понимаете, они-то точно не переведутся.

Сомневаюсь, что смогу заслужить прощение за то, что я лишил существования моих друзей, но из всех способов почтить их память наилучшим кажется запечатлеть их в кирпиче. Каждый раз, когда мы заливаем фундамент нового особняка, я пишу на влажном цементе имена тех, кого потерял.

Диша. Эшер. Сяо. Эстер. Меган. Табита. Робин. Пенелопа.

Мы переделаем мир – Пенни и я – по одному зданию за один раз. Пенни нравятся вещи, которые можно потрогать. И мне – тоже. Я выясню, что счастье мне дает – помимо Пенни и нашего ребенка – возможность создавать нечто реальное. Дом. Семью. Жизнь.

Мир изменится не сразу.

Но у нас есть время.

136

Как я много раз упоминал, я происхожу из мира, который вроде бы был настоящим. Но с некоторых пор меня мучают сомнения, так ли оно на самом деле.

Когда я размышляю об этом, меня поражает, что, несмотря на наличие бесчисленных чудес, которые я с замиранием сердца описывал здесь, все в моем прежнем мире было привычно и даже буднично. Смотрите: люди жили в домах, работали, покупали вещи, которые для них рекламировали, следовали тенденциям моды, развлекались трехмерными изображениями, ели, пили, занимались сексом, влюблялись и разбивали сердца, зачинали детей и растили их, голосовали на выборах, иногда нарушали законы и пытались внести посильный вклад в мировую цивилизацию (кстати, всегда открытую, по их убеждениям, для постоянного усовершенствования).

Любой человек из этого 2016 года интуитивно понял бы все, относящееся к той реальности. Равно как – и я нахожу данный факт весьма важным – любой человек из общего для обоих наших миров 1965 года.

Итак, мир, из которого я происхожу, был ускоренной версией человеческой цивилизации, которая развивалась в двадцатом века, покачнулась от бедствий Второй мировой войны и после нее еще стремительнее рванула вверх, достигнув особенных успехов за два десятилетия между 1945 и 1965 годами. И потом развитие продолжалось по инерции, техника становилась все сложнее, технологии – более связными, всесторонними, интегрированными, более… более. Но если рассматривать тот мир в отношении творчества, он не отличался от того будущего, которое было выдумано сразу после Перл-Харбора, Нормандии, Сталинграда, Освенцима и Хиросимы.

Фактически это были мечты, воплощенные в реальность. Если бы имелась технология, позволяющая неврологическим сканерам запечатлеть виртуальные проекции самых пылких надежд человечества и придать им блеск, жизнеподобие и уют – да еще сделать все по горячим следам после чудовищной жесточайшей войны, – на Земле возник бы именно тот самый мир, откуда я прибыл.

И не забудьте, он бы появился и в том случае, если бы Лайонел Гоеттрейдер благополучно запустил свой Двигатель 11 июля 1965 года.

Как странно все порой складывается!

Иногда мне кажется, что наше коллективное воображение, прекратив предаваться несбыточным мечтам, придумало четкую модель будущей цивилизации и принялось за работу по воплощению ее в жизнь.

Может, мой прежний мир и является этой пресловутой моделью, которая снова обретет плоть и кровь? Ведь для выдумывания любого другого мира не было иных причин, кроме Двигателя, который перезагрузил реальность.

Вот, кстати, еще одно вполне приличное рабочее определение идеологии.

Допустим, что так, но какова же альтернатива? Если мир не должен оказаться великолепным развитием техноутопических фантазий послевоенного поколения, то… то что? Есть ли еще вариант между футуристским манифестом предначертанного и апокалиптической катастрофой?