Всё на свете, кроме шила и гвоздя - [53]

Витя, Галич умер!

В обеденный перерыв позвонил мне в лабораторию в Фонтенбло Некрасов:

– Витя, Галич умер! Час назад!

– Как! – обомлел я.

Александр Галич, почитаемый всеми нами бард, умер странной смертью – его убило током. Вернулся с работы, с «Радио Свобода», специально пораньше, чтобы заняться великолепной стереоустановкой, только что купленной. Последней модели «Грюндинг». Нюша, как называли друзья его жену Ангелину Галич, пошла выводить собачку, а вернувшись, увидела лежащего на полу мертвого Сашу. Экспертиза установила, что антенна установки странным образом оказалась под напряжением, он прикоснулся к ней, и больное его сердце не выдержало удара тока. Так полиция и объявила.

Абсолютно было непонятно, каким образом можно включить в сетевую розетку радиоантенну! Многие считали, что это всё было подстроено… Разве что Нюша решила сама включить аппарат, перепутала контакты и оставила его под током. Другого мало-мальски серьёзного объяснения мы с В.П. не видели.

Он принёс домой золотой крестик. Полицейские, унося тело, сняли его с покойного и передали Некрасову. Мы поколебались, может, оставить себе на память, но Вика, помолчав, твёрдо решил – надо вернуть. Отдал его Нюше после похорон…

Саша Галич умер! Александр Аркадьевич умер!

Для третьей эмиграции это была первая смерть. И сразу такая утрата – Галич!

Его пели все, сказал над гробом Некрасов, то есть многие миллионы людей, можно назвать это славой, но это больше чем слава – это любовь…

И скромно, чтоб не тревожить соседей, зазвонили колокола собора Святого Александра Невского на улице Дарю. Отпевание было по всем правилам, хор сладкозвучен, в ладанном тумане мерцали капельками свечные огоньки, красиво и печально…

Громко рыдал, стоя на коленях, какой-то молодой человек, наша семья отошла к стене, мы с Викой кланялись, когда другие крестились…

По нашим эмигрантским понятиям, народа в церкви была несметная уйма. И когда все вышли, церковный двор заполнился толпой.

Гроб поставили на паперти, над ним произносили речи. Как потом будут их произносить на этом же месте над гробом и Некрасова, и Максимова, и Булата Окуджавы…

Я поражался, как достойно вела себя Нюша. Очень красивая и торжественная, она стояла, сжав руки в перчатках, и смотрела как бы вдаль. Никаких публичных рыданий, никто не поддерживал под руки обессилевшую от горя вдову… На кладбище Нюша прислонилась лбом к гробу, положила цветы и посторонилась; все пошли гуськом, бросая в могилу цветы и крестясь. Некрасов тоже вдруг перекрестился, и я за ним…

Виктор Платонович скажет потом, что почувствовал что-то несуразное в том, что Галича похоронили не в Москве, а здесь, на этом притихшем кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

Но тогда он только начинал привыкать к этому волнующему и волшебному для русской души месту.

По подписке «Русская мысль» собрала довольно много денег на надгробие, щедро дал Владимир Максимов от «Континента», Вика послал крупный чек, я – поменьше, да и мало кто, по-моему, отказал…

Плита и крест из чёрного гранита, такие же вазоны, золотом написанная цитата из Библии – надгробие вышло на славу, всегда приятно показывать его приезжим.

Впервые Саша Галич припожаловал в Париж зимой 1975 года из Норвегии. Зашел к Некрасову, подарил свою первую пластинку.

Некрасов обрадовался встрече, порывисто потянул побродить с ним по Парижу, поделиться восторгами, показать знаменитую площадь – пляс Пигаль с девочками, выпить по-человечески. Какие там прогулки, отнекивался толстеющий Саша, он из машины теперь не вылазит, обленился совсем. И они взяли такси, двинули через весь Париж в восславленное поэтами и прозаиками кафе «Куполь» на бульваре Монпарнас. Именно на заднем сиденье этого такси, поглядывая по сторонам, Галич с громким вздохом выдал, чуть переиначив, знаменитую фразу: «Да, Париж таки стоит, блядь, мессы!» Вика закатился в счастливом смехе…

Радость была недолгой – в «Куполе» прославленный наш бард, слывший дотоле тончайшим ценителем хмельного застолья, огорошил печальной вестью о своем разрыве с питием. Некрасов безутешно поник: какое невезение! Лишь вторая кружка пива принесла душевное облегчение, беседа наладилась, заказали для гостя улиток и устриц, и Вика забыл о досадном изъяне друга.

Галич мечтал переехать в Париж, Норвегия была ему не по сердцу. Да и Нюша там скучает, донимает его беспрестанно. Сообщил по секрету, что устраивается на «Радио Свобода», в парижское отделение. Вот тогда заживём, обрадовался Некрасов. Все слетаются в Париж, гляди, скоро прохода не будет от бывших советских…

Галич охотно позировал, и я пользовался этой слабостью, щёлкал в каждый их приход к Некрасовым, на улицу Лабрюйер.

У нас он почти не пел, но дважды читал стихи. За чайным столом, чуть отодвинувшись. Читал тихим голосом, с театральным выражением, потупившись.

Случалось, что за чаем Нюша Галич без видимой причины страшно возбуждалась и без умолку начинала говорить, беспардонно захватив внимание участников застолья.

– Хватит тарахтеть, Нюша! Дай нам поговорить! – добродушно раздражался Вика.

Прервав разговор с Некрасовым, Саша Галич строго замолкал и смотрел на жену, подняв брови и сложив губы куриной гузкой. Этот устрашающий демарш главы семьи не производил ожидаемого впечатления, Нюша только поднимала ладошку и кивала, дескать, да слышу я, что вы ко мне пристали. Галич шёл на крайние меры – клал руку на её плечо и внушительно говорил: