Все мы не красавцы - [8]

— А что, — сказал Самсонов, — это мысль.

Мы пошли на луг, поставили ворота из обломков кирпичей.

Вдруг они зашептались между собой и показывают на Лубенца.

— Пусть он ботинки снимет. Он небось куётся. Почему-то приняли Гену за лучшего игрока. А Соминичи говорят:

— А мы в ботинках будем, и всё!

Уж они-то конечно! Для них главное удовольствие — коваться.

— Нет, — кричат местные, — босиком!

— Нет! В ботинках!

И тут опять маленький всех рассудил.

— Ну ладно, — говорит, — у кого есть босики, тот пусть играет босиком, а у кого нет, те в ботинках.

Самсонов сказал:

— Разуваемся!

И вот начали. И сразу ясно: совсем они и играть-то не умеют. А у нас — сплошные звёзды. Соминич один против всех водился минут двадцать, обошёл два дома, пруд, и всё же пробился к их воротам, и гол забил. И так мы им быстро вкатили семь шаров.

Они переполошились, кричат:

— Доната позвать, Доната! Замена!

Побежали, привели Доната, — огромный, чёрный, в спецовке замасленной, блестящей. Но, в общем-то, я не понял, что в нём такого. Не успел он себя показать, как им и десятый влетел. Только маленький не сдавался, всё кричал:

— Нечестно, выше рук!

Какое там выше рук. Собрались мы все в середине, стоим, дышим.

Посмотрел я на них, как они стоят, улыбаются, и вдруг понял, что и дразнили они нас, и кидались больше от стеснения, просто не знали, как иначе с нами познакомиться.

Маленький говорит:

— Ну ладно. Пошли, я вам кроликов покажу.

Стали обуваться. А пока мы бегали по лугу, в пылу атаки на ногах у каждого между пальцев нарвалось много цветов.

Показываем:

— Вот этот, бело-розовый, кто?

— Это клевер.

— А этот, лиловый?

— Колокольчик.

Тут я подскакал с поднятой ногой.

— Вот этот, алый?

— Не знаем. Видели, но не знаем.

Тогда я нагнулся, вынул этот цветок и положил его в карман, на память.

Потом привели нас в какой-то тёмный сарай, пахучий. Клетки стоят одна на другой, а в них кролики. Дышат часто, нос розовый, шевелится. Тычут им в сетку. Глаза вздрагивают.

Потом мы вышли и стоим. Ребята, видно, волнуются. Боятся, что нам у них не понравится. И не знают, чем бы нас ещё развлечь.

Вдруг Донат говорит:

— Может, сад какой обчистим?

— Это можно, — Соминичи оживились, — хорошо бы! Вот сад.

— Нет, — говорит Донат, — этот не годится. Пойдём. И повёл.

— Вот, — говорит, — этот.

Из кустов поднимается изгородь, а за ней, в зелени, клубника — тяжёлая, холодная, красная.

— Ну, — шепчет Донат, — только тихо. Ползком.

И мы залегли уже в полынь, чтобы ползти, как вдруг Лубенца дёрнуло спросить:

— А чей это сад?

Тут маленький вдруг вскочил, отбежал в сторону и оттуда говорит:

— А это его сад, Донатов.

Донат погнался за ним, но не догнал. Вернулся, запыхавшись. Слава взял его руку, пожал.

— Ну, — говорит, — спасибо. Только зачем же? Не стоит.

Третий день

Ночевали мы в школе. Вышли рано утром, сели на скамейку. Друзей наших нет: понедельник, все на работе. Вот Донат пронёсся на тракторе, — грохот, всё вокруг трясётся.

А мы сидели и грызли семечки, что нам вчера ребята подарили. Дул ветер, и шелуха от семечек полого летела с губ, поворачиваясь то чёрным, то белым.

Вдруг подходит Зоя и ведёт с собой нашего маленького, голубоглазого.

— Вот, — говорит, — он дорогу дальше знает.

Поднялись, нацепили рюкзаки и пошли. В тёмный лес вошли, сырой, а скоро вообще болото зачавкало. Переходили его по тонким берёзовым брёвнам, называются ваги. Один переходит — все ждут. Отдохнём, где посуше, — и дальше. Целый день.

И вдруг вышли на свет. Огромная долина. А вдали поднимается гора, а на ней огромный белый монастырь с зелёными куполами.

— Вот она, — говорит Зоя, — наша старина. История наша.

Впервые за весь поход ожила.

Влезли мы в гору, друг за друга держась. Высокие ворота, окованные.

Нам проводник говорит:

— Вообще он закрыт. В нём редко кто бывает. Но я попрошу Анну Петровну, может, откроет.

И пошёл вниз. Где домик стоял.

И вдруг видим: пыль, пыль и старушка в белом платочке — бе-е-ежит!

Подбегает, и у неё в коробке от ботинок большой медный ключ.

Отперла.

Навалились все вместе, с трудом открыли. Со скрипом. Прошли толстую стену. И вышли во двор. Весь устлан белыми плитами, позванивают под ногами. И стоят под углом два длинных белых дома с узкими окошками под крышей.

— Здесь, — говорит Зоя, — монахи жили, вот в этом доме; под ним очень много тайников разных, погребов, подземных ходов, один подземный ход выходит за шесть километров отсюда, только сейчас он завален. А этот дом — трапезная. Здесь они ели.

Мы зашли в большой сумрачный зал с длинным деревянным столом.

— А что они ели?

— Вообще они ели всё. Ограничения были только раз в год. Вот лежит каменная доска, на ней высечено, что следует есть в пост.

Мы стёрли пыль. Долго разбирали старинные буквы. И прочли:

«Караси озёрные.

Белорыбица свежая.

Осетрина копчёная.

Икра чёрная.

Икра красная.

Хлеб пшеничный.

Мед липовый.

Мед цветочный.

Орехи в меду.

Сметана».

— Ничего себе пост! Что же они ели не в пост?

— Обратите внимание, — сказала Зоя Александровна, — как расположен монастырь: подойти к нему трудно, это не просто монастырь — это крепость. Не взяв его, враг не мог идти дальше. И смотрите ещё — сколько во дворе колодцев. Когда подходил враг, сюда стекались жители из соседних деревень — крестьяне, ремесленники. Надо, чтобы воды на всех хватило, — ещё неизвестно, сколько продлится осада. А вокруг болота, не подойти. Подъезд только по этой дамбе, видите? Сейчас она заросла ивами, а тогда была чистая. Про дамбу рассказывают такую историю.