Все мои женщины. Пробуждение - [4]

Он почувствовал, что Ему нужно закурить. Они встали с постели и вышли на балкон, закутавшись в одеяла. Начинало светать. После долгого повествования Патриция в мельчайших подробностях узнала историю жизни и болезни дедушки Бруно, несколько новых фактов о Его детстве, а также о Его — с ее точки зрения, странной — фобии, основанной на паническом страхе потерять разум.

— Я бы не хотел умирать абы как и абы где, — признался Он. — Не хочу умирать с зажатой между ног пеленкой и без зубов. Но больше всего не хочу умереть слабоумным, в отупении. Это для меня было бы самым страшным и невыносимым унижением, совершенной моральной деградацией, Пати! Полной потерей самоуважения и чувства собственного достоинства. Запомнишь это? — крикнул Он.

Она в этот момент обхватила Его голову руками и, глядя Ему прямо в глаза, сказала с улыбкой:

— Я понимаю: то, что ты мне рассказываешь, очень грустно и трагично, но все-таки в то же время, ты уж меня прости, это смешно. Ведь и так все будут знать, что ты, даже если вдруг ты в какой-то момент станешь овощем или закончишь свои дни в дурдоме, до этого был одним из лучших математиков в этой части Европы. А тех, кто не будет знать или с радостью предпочтет об этом факте твоей биографии забыть… что ж, — добавила она решительно, — тех нужно послать в задницу. Глубоко. Очень глубоко. Как можно глубже. Кусочек жизни человека, пусть даже загаженный недостатком достоинства, не обесценивает и не может обесценить всей остальной его жизни. Я тебя хорошо знаю и уверена, что сам ты никогда так не отнесешься ни к кому другому, так что давай-ка побудь эгоистом и примени все это к себе. И гони своих демонов.

О том, что Его давление, до этого пониженное, и довольно значительно, в последнее время без видимых причин и поводов часто скачет за отметку в 125, Он ей тогда на балконе не рассказал. Уже при 110 Ему очень нехорошо, а при 125 — уже просто опасно, потому что в мозгу может, например, лопнуть какая-нибудь тоненькая жилка, взорваться, и кровь тогда хлынет в мозг и разольется там. Эти внезапные проблемы с давлением в Его копилку страхов вносили немалую лепту. Но Он не хотел, само собой, рассказывать о них Патриции по причинам, для Него очевидным. Мужчина вообще не должен болеть, а уж если случилось — то болей в глубокой тайне. И лечиться тоже нужно тайно и только в случае крайней необходимости. Так Его учил отец. Так он и жил в согласии со своей гуральской философией упертости. В согласии с ней и умер. Ушел, как и хотел и как когда-то обещал в одном из стихотворений. Не став ни для кого обузой. Официальной причиной смерти стал инфаркт, но неофициально врачи обнаружили у него рак желудка в последней стадии. Хотя только Он и больше никто на свете не знает, что на самом деле Его отец умер совсем по другой причине…

Он не помнит, чтобы когда-нибудь потом они с Патрицией возвращались в разговоре к теме Его личных демонов. Какое-то время после той ночи она присматривалась к нему чуть внимательнее, была более заботливой, чем обычно. Меньше высказывала претензий, когда Он поздно возвращался с работы или уезжал в командировку — практически раза два в месяц Он улетал на несколько дней из Берлина в США; не жаловалась слишком часто, что остается одна с Сесилькой. Они тогда чаще разговаривали и чаще занимались любовью. Он и сейчас не может сказать, было ли это желание с ее стороны или такая стратегия борьбы с Его бессонницей: после секса Он довольно быстро и крепко засыпал…

Он провел рукой по лицу. Оно какое-то другое — странно худое, сморщенное, с глубоко запавшими щеками. Наконец-то Он похудел! В носу — мягкие пластиковые трубочки, приклеенные пластырем под правым глазом и уходящие куда-то за ухо. Так, лицо вроде тоже в порядке. Он сунул два пальца в рот, коснулся десен и по очереди пересчитал зубы. Все на месте. Опустил руку в пах: тонкая трубочка выходит из укутанного чем-то вроде пеленки морщинистого пениса. Э, да у Него катетер мочевой стоит! Значит, сам Он пописать не может. Раз катетер поставили — значит, Он давно сам не мог помочиться. Иначе мочился бы в мочеприемник. Он провел рукой по грудной клетке — и тут Его тоже побрили. Нашел проводки и резиновые присоски-грушки ЭКГ. Две присосались к коже вот тут, под ребрами, четыре — около сердца. А одна, на животе, отклеилась. Ну да. Они же должны были как-то Его подсоединить к монитору. Провел ладонями по рукам. На левом плече, над локтем, нащупал шершавую манжету вокруг бицепса, от манжеты тянулся резиновый шланг — давление Ему измеряют. Мониторят. А! Так Он в реанимации!

Но почему? Зачем? Что, черт возьми, случилось? Не мог Он попасть в автомобильную аварию? Не мог — Ему же даже на скутере ездить нельзя. Он уже шесть месяцев как только пассажир — не имеет права водить. Забрали у Него права. Намеряли у Него на одну долбаную десятую промилле больше, чем положено. И даже адвокат не смог Его вытащить, не смог доказать, что одна десятая — это очень мало и что права отбирать нельзя. Так что Он теперь без колес.

Потрогал яички. Сначала левое, потом правое. Как будто не Его: вялые, обвисшие, пустые. Как у трупа. Попробовал поднять ноги — не получилось. Попробовал еще раз — нет, не смог. Господи, неужели парализовало?! Сжал что есть силы пальцы на правом яичке — почувствовал боль и вздохнул с облегчением. Все-таки нет! Сунул два пальца в задний проход — тоже больно. «Если чувствуешь боль в заднице — значит, это точно не паралич, коллега!» — так говорил Лоренцо. Его берлинский врач вот уже на протяжении двадцати лет.