Все меняется - [12]

Все эти мысли вызывали ощущение, будто она не любила Эдварда, тогда как она, конечно же, его любила. Поначалу, думая о нем, она то мучалась, то ликовала, но когда их связь вошла в романтическую колею без малейших признаков, что положение когда-либо изменится, она осознала, что ей уже мало одних сильных чувств и неопределенности. Она жаждала уверенности – дома вместо съемных квартир или коттеджей, мужа, зарабатывающего столько, чтобы содержать ее и мальчиков в достатке, с которым, как наставляла ее мать, она должна свыкнуться. Вот и появился Эдвард. Она слышала, что до встречи с ней он имел известную репутацию у женщин, но была уверена, что с тех пор, как начался их роман, он хранил верность ей. «Я попался к тебе на крючок, – говорил он, – заглотил его целиком и весь пропал». И чем меньше чувств она к нему испытывала, тем чаще подбадривала себя мыслью о существующих между ними прочных романтических узах, которые не разрушит ничто.

Многое из того, о чем думала, она тщательно скрывала даже от себя самой – нечестность подобного рода разумеется, начинается с себя, – и как только он предпринял шаги, чтобы уйти от Вилли к ней, сделала все возможное, лишь бы укрепить в нем мысль о том, что она этого достойна. Крепкий мартини готовился в тот же момент, как он возвращался домой с работы; она поощряла его рассказы о том, как прошел очередной день; миссис Аткинсон выучилась готовить подстреленную им дичь именно так, как нравилось ему; она дипломатично сочувствовала ему в связи с разногласиями, которые начались у них с Хью из-за управления компанией, и делала все от нее зависящее, чтобы влиться в его семью. Когда он тревожился и сетовал, что Вилли запрещает знакомить Роланда с ней, она объясняла, что прекрасно понимает позицию Вилли: заставлять Роланда разрываться между ними неблагоразумно, и окажись она в такой ситуации, она, вероятно, поступила бы так же. Тяжесть этой конкретной вины она сняла с него так ловко и легко, что его потребность в ней возросла.

– Милая! Ну конечно, незачем обманывать ожидания Джейми.

Неужели толика облегчения в его голосе ей не почудилась? Возможно, но это, в сущности, ничего не значило.

Луиза

– Чего я не выношу, так это когда она уставится мне в глаза и заводит: «Честно говоря…» А никакой честности в ней и в помине нет!

Джозеф Уоринг смотрел на нее с веселым удивлением. Негодование было ей к лицу – так он и сказал. Они ужинали, как часто бывало, в «Летуаль» на Шарлотт-стрит – заведении с неплохой и, по английским меркам, необычной и вкусной едой. Светлые волосы Луизы были зачесаны вверх от лба и перехвачены черной бархатной лентой, круглый вырез на черном платье был глубоким, рукава – короткими и, как и вырез, отделанными фестонами из той же ткани. В этом наряде она казалась очень юным и неземным существом, но ела с аппетитом, которому сам он не уставал изумляться, а хозяин заведения относился к ней настолько одобрительно, что однажды даже предложил ей каждый день приходить сюда на обед – при условии, что съеден он будет за столиком у окна. «Но я бы чувствовала себя при этом как те женщины в Голландии… ну, эти, профурсетки», – сказала она Джозефу и слегка порозовела при одной только мысли об этом.

Они познакомились на вечеринке, куда привела ее подруга. Стелла стала политической журналисткой, горячо поддерживала лейбористов и была безутешна, когда «надутый индюк Иден» выиграл выборы, вытеснив обожаемого ею Эттли. Она регулярно писала для «Обсервера» и «Манчестер Гардиан», иногда публиковала рецензии на книги в «Нью Стейтсмен». Благодаря своей популярности она получала приглашения – или добивалась их – на великое множество вечеринок и порой брала Луизу с собой «ради расширения кругозора». Втайне Луиза считала Стеллу фанатичкой, а Стелла высмеивала преданность Луизы партии тори. «Ничего удивительного, что ты голосуешь за них: у большинства тори нет вообще никаких политических убеждений – они просто голосуют так, как всегда делает их класс». В ответ Луиза промолчала, потому что в ее случае это была правда. Она не интересовалась политикой, а ее родные – кроме дяди Руперта – неизменно голосовали за консерваторов.

Вечеринка оказалась многолюдной и, похоже, собрала разношерстную публику. В комнате было сильно накурено, стоял ровный гул, похожий на океанский: все старались говорить громче, чтобы их услышали. Луиза совершенно растерялась, ее парализовала робость, которая, как ей уже было известно, всегда нападала на нее, стоило войти в комнату, полную незнакомых людей. Стеллу отнесло в сторону потоком, в который всегда попадают те, кто легко ориентируется в обществе, и она приветствовала друзей, махала коллегам, просила огонька, смеялась каким-то обращенным к ней словам, мимоходом прихватила стакан фруктового сока (спиртного она не пила) и оглянулась на Луизу, только когда та уже почти скрылась из виду…

– У меня складывается впечатление, что все это вам не в радость.

– Нет, мне… вообще-то нет. То есть да. Эта вечеринка меня не радует.

У обратившегося к ней мужчины в смокинге волосы были почти черными.

– Может быть, устроим вечеринку поменьше где-нибудь в другом месте? Дайте мне руку, – и она опомнилась, только когда ее вывели из жаркой шумной комнаты в холл, к вешалкам с одеждой.