Все люди — враги - [174]

— Вот-вот, видишь, ты смутила меня. А я только что собирался сказать что-то про твои глаза.

— Ах, скажи, ну, прошу тебя, скажи!

— Ну, теперь, когда мне приходится думать, это выйдет как-то глупо. Я только хотел сказать, что вчера я все время как-то огорчался, когда видел, что у тебя такие грустные и немножко как будто испуганные глаза, а сегодня…

— Ну, а сегодня?

— Это почти прошло, но не совсем. Протяни руку жизни, моя радость, пусть она ведет тебя, доверься ей.

Но я еще что-то хотел сказать. Ах, Кэти, я же без умолку болтаю. Я никогда так много не говорил с тех самых пор…

— С каких пор?

— Ах, с очень давнего времени, когда я был с одной молоденькой девушкой в местечке, которое называлось Эа, в апреле тысяча девятьсот четырнадцатого года. Она была прелестна. Ты бы, наверное, приревновала меня к ней.

— Ты жалеешь о ней, Тони?

— Нет, мне гораздо больше нравится се сестричка — они близнецы.

— Ты это и хотел мне сказать?

— Нот, но подожди, пока уйдет старушка. Я не могу говорить при ней. Grazie, grazie, signora [186], — сказал он, обращаясь к Мамме, которая хлопотливо суетилась около стола.

— Я сразу почувствовал, что телятина будет жесткая, как только увидел ее, — добавил он, обращаясь к Кэти, — она у них всегда такая. Они дожидаются, прежде чем зарезать теленка, чтобы он стал быком и получилось побольше vitelli [187]. Самая громадная воловья туша, которую мне когда-либо довелось видеть, была выставлена в Пистойе, и на ней был ярлык vitello giovanissimo [188].

— Так это ты мне о телятине хотел сказать? — спросила Кэти, расхохотавшись.

— Нет, — ответил Тони глубокомысленно. — Я пытался сказать это, когда мы еще только сели в vettura, но не смог, потому что мы все время смеялись. Видишь, Кэти, мне пришло в голову, что с тех пор, как я приехал, я только и делаю, что навязываю тебе свои желания.

— Мне это очень приятно. Я с радостью буду и впредь твоей одалиской, если это всегда будет так восхитительно.

— Да нет, Кэти, я говорю совершенно серьезно.

Я распоряжался нашим вчерашним днем, распоряжался сегодняшним утром, во все совал свой нос, даже диктовал телеграмму.

— Но, Тони, дорогой, мне доставляло такое удовольствие, что ты делал это. Я только этого и хотела.

Разве ты не знаешь женщин и не понимаешь, что они с наслаждением подчиняются мужчине, в которого влюблены. И ты лишил бы меня удовольствия, если бы не командовал, не держал себя почти как командир, идущий впереди своей роты. А кроме того, ты два раза позволил мне поступить наперекор тебе.

— Когда?

— Вчера днем, когда я ушла и плакала втихомолку несколько часов подряд из-за того, что должна с тобой расстаться, и еще… ночью, — добавила она, опуская глаза.

— Ну, я думаю, что мне пора сдать командование, — сказал Тони. — По крайней мере, хоть на время.

На остаток сегодняшнего дня ты примешь обязанности командира, и я даже не буду тебе ничего подсказывать. После того как отдохнешь, делай, пожалуйста, что тебе вздумается, хочешь со мной, хочешь одна.

— Но, Тони, я вовсе не хочу быть одна. Я хочу быть с тобой. А что касается отдыха, я никогда не ложусь днем.

— А почему же ты вчера легла?

— Ох, милый, я была так расстроена, у меня точно дрожало все внутри. Я хотела все продумать и решить, что мне делать.

— Вот не верю, что такие вещи можно обдумывать, — ответил Тони. — А по-твоему, можно? Мне кажется, тебе следовало просто подождать и поступить так, как тебе подскажет чувство. Ты тянулась ко мне, все в тебе тянулось ко мне вчера вечером. А то, что ты должна была, как тебе казалось, мне сказать, могло быть сказано и забыто между двумя поцелуями.

Но забудем об этом. Как ты думаешь распорядиться нами сегодня?

— А тебе не хочется побыть одному?

— Во всяком случае, не больше пяти минут. Кэти, ты единственный человек на свете, которому я могу сказать это по чистой совести. Когда я бывал с другими людьми, я непременно должен был уединяться на несколько часов, иначе я с ума сходил. Они вечно раздражали меня, вечно навязывали свои мысли и чувства, которые были мне не нужны. А ты не только даешь мне полную свободу думать и чувствовать так, как я это делал бы, будучи один, ты делаешь мои переживания тоньше и острее, и — больше того — ты внушаешь мне чувства и мысли намного лучше тех, что бывают у меня, когда я остаюсь один.

— Как ты думаешь, Тони, все влюбленные чувствуют одинаково? Ты сейчас описал — и лучше, чем я могла бы это сделать сама, — точь-в-точь то, что я чувствую, когда я с тобой. Ну, рассказать тебе мои планы на сегодня или я просто буду заставлять тебя выполнять мои требования одно за другим?

— Да, да, лучше так. Я обожаю сюрпризы.

— А ты будешь меня слушаться?

— Беспрекословно, donna mia belja ed adorata [189].

Они просидели около часа за кофе, затем Кэти поднялась. Тони тоже встал и вопросительно посмотрел на нее.

— А, — сказала она, улыбаясь, — я вижу, ты собираешься твердо придерживаться своих обязательств. Ну, пойдем!

Они остановились у двери Кэти, и Тони сказал:

— Хочешь, чтобы я подождал тебя у себя в комнате?

— Нет, я хочу, чтобы ты вошел ко мне.

Кэти закрыла дверь и заперла ее на ключ.

Потом посмотрела на него с лукавой радостью, но с оттенком робости, которой он никогда не замечал у нее раньше.