Все люди смертны - [2]

— Хочешь вернемся? — предложил Роже.

— Нет.

Регине не хотелось уходить; ей хотелось наблюдать за ними. Глядя на них, она думала: «Флоранс лжет Санье; Санье заблуждается насчет Флоранс, их любовь основана на недоразумении». Но стоит оставить их наедине: Санье, не ведающего о двуличности Флоранс, и Флоранс, избегающую думать об этом, — их любовь будет невозможно отличить от подлинной большой любви. Ну почему я такая? — думала Регина. Когда люди рядом со мной живут, когда они влюблены и счастливы, мне кажется, что они убивают меня.

— Вы что-то сегодня грустны, — сказал Санье.

Регина вздрогнула. Они смеялись, танцевали, выпили несколько бутылок вина. Дансинг уже почти опустел; она не заметила, как прошло время.

— После спектакля мне всегда грустно, — сказала она, силясь улыбнуться. — Вам хорошо, вы писатель: книги останутся навсегда, а вот нами восхищаются недолго.

— Разве это важно? — сказал Санье. — Важно, чтобы вам удавалось то, что вы делаете.

— Зачем? Для кого?

Он был чуточку пьян; лицо его оставалось бесстрастным, будто вырезанным из дерева, но на лбу обозначились прожилки. Он тепло произнес:

— Я уверен, вы обе добьетесь исключительного успеха.

— Исключительного успеха добиваются многие! — парировала Регина.

Он рассмеялся:

— Вы слишком требовательны к себе.

— Да, это мой недостаток.

— Это первейшее достоинство.

Он дружелюбно смотрел на нее, и это было хуже, чем полное пренебрежение. Ведь он видел ее на сцене, мог оценить, и все же предпочел Флоранс. Правда, он был другом Роже, правда и то, что Регина никогда не пыталась соблазнить его. Хотя они были знакомы, и он любил Флоранс.

— Спать хочется, — вздохнула Флоранс.

Музыканты уже укладывали инструменты в футляры и расходились. Флоранс удалилась под руку с Санье. Регина взяла Роже за руку; они двинулись по улочке вдоль свежеоштукатуренных домов, украшенных вывесками, напоминавшими о цвете витражей: «Зеленая Мельница», «Синяя Обезьяна», «Черный Кот»; старухи, сидевшие на пороге домов, окликали их. Потом потянулись провинциальные улочки, дома с деревянными ставнями, в которых были прорезаны сердечки. Уже светало, но город спал. Отель спал. Роже, потянувшись, зевнул:

— Вот-вот засну.

Регина подошла к окну, выходившему в сад, и приоткрыла решетчатую створку.

— Этот тип уже встал! — удивленно заметила она. — Почему он просыпается в такую рань?

Внизу в шезлонге расположился мужчина, застывший в неподвижности, будто йог. Она видела его каждое утро. Он не читал, не спал, ни с кем не разговаривал; он просто сидел, уставившись в небо, покоился без движения посреди лужайки с самого рассвета и до поздней ночи.

— Ты не идешь спать? — спросил Роже.

Она затворила вторую створку и закрыла окно. Роже улыбался ей. Сейчас она скользнет под одеяло, подсунет под голову подушку, он обнимет ее, и в мире останутся лишь они двое. А там, в другой постели, Флоранс рядом с Санье… Она направилась к двери:

— Нет. Пойду прогуляюсь.

Миновав площадку, она спустилась по тихой лестнице, где поблескивали медные обогреватели; ей было страшно погрузиться в сон; пока ты спишь, всегда найдутся те, кто не дремлет, и ты больше не властен над ними. Она отворила дверь, ведущую в сад, — зеленую лужайку в саду отеля, по стенам которого вились редкие плети дикого винограда, окружали посыпанные гравием дорожки. Она склонилась над шезлонгом. Лежащий человек даже не моргнул. Казалось, что он ничего не видит и не слышит. Завидую ему. Он и не знает, что земля обширна, а жизнь коротка; не знает, что существуют другие люди. Ему довольно этого квадрата неба над головой. Мне бы хотелось, чтобы любая вещь принадлежала мне как самое дорогое на свете, но мне хочется всего и сразу, а руки мои пусты. Завидую ему. Он явно не ведает, что такое скука.

Запрокинув голову, Регина посмотрела на небо. Она попыталась сосредоточиться на мысли: вот я здесь, над моей головой небо, и все, и достаточно. Но это было притворство. Ей не удалось отрешиться от образа Флоранс в объятиях Санье, Флоранс, которой нет до нее дела. Регина обвела взглядом лужайку. Мучительно знакомое ощущение. Она когда-то уже лежала на такой лужайке, приникнув щекой к земле, в тени травинок сновали насекомые, и лужайка представлялась огромным однообразным лесом, где тысячи маленьких зеленых лезвий торчат параллельно, неотличимые, заслоняя друг другу мир. У нее мелькнула тревожная мысль: не хочу быть травинкой. Она повернула голову. Мужчине тоже не было до нее дела; едва ли он отличал ее от деревьев и кресел, расставленных на лужайке: так, частица общей картины. Он раздражал ее; внезапно у нее возникло желание нарушить его покой и заявить о своем существовании. Оставалось только заговорить с ним; ничего сложного: люди отвечали — и тайна рассеивалась, они делались прозрачными и полыми; и тогда их можно было равнодушно отбросить подальше; это было настолько несложно, что подобная игра ее больше не забавляла, она была заранее уверена, что выиграет. Между тем этот неподвижный мужчина заинтриговал ее. Она вгляделась в него внимательнее. Крупный нос с горбинкой; незнакомец явно недурен собой, вероятно, высокий, атлетически сложенный; он был молод, по крайней мере кожа, цвет лица свидетельствовали о том, что это молодой человек. Он, похоже, вообще не замечал, что рядом кто-то есть; лицо его было спокойно, как у мертвеца, глаза пустые. Всматриваясь в его черты, она ощутила, как подкатывает какой-то страх. Регина выпрямилась, так и не сказав ни слова.