Все, кроме смерти - [18]

Опознать не смогли больше половины - месиво, чего ты хочешь. Маялся и мигал на ветру неверный огонь.

Сахарный завод, как и сталепрокатный и пороховой и кирпичный, и ткацкая мануфактура принадлежала отцу попрыгунчика-Альберта.

Жженых мертвецов Сахарного завода так и прозвали в Городе “княжескими леденцами”.

Зарывай, чего уж там, кто разберет своих? Почти что вся заводская рабочая Тестовка на честном слове держится. Оборудование старое, все на ладан дышит, бараки, коровники, окраины, пырей и белая вошь.

Мастера предупреждали, что котлы ни на что не годятся. Цеха ветхие, спичку брось - огонь до неба будет.

Сбылось.

Трупные подводы тронулись. Вдовы босиком месили грязь до Новинского бульвара. Потом одна за одной отстали и растаяли.

Так неопознанных покойников и схоронили в казенном рву на Втором Городском. В лазаретных списках они значились, как “фрагменты тел”.

Доппель- Кюммель тяжело уселся в пролетке, скрипнули рессоры:

- Трогай, мать твою.

Над Тестовской фабричной окраиной скупо, ситцевенько рассвело. Прорисовались над крышами желтые колокольни и голые фонтанные тополя.

Пахло гарью полторы недели. Потом прошел дождь и ничего не стало.

Переход кадра. Средний план.

Сблизив головы над материалами, сидели филер и пятидесятилетний полицмейстер. Барабанили синхронно пальцами по зеленому сукну.

Софочка вставила в зажим чистый лист, прокрутила и снова тюк-тюк-тюк.

Доппель-Кюммель сплел пальцы, продиктовал:

- Донесение за нумером сорок пять. Это тебе на сегодня, Яков. Распивочная “Черемшина”, на Николиной Горке. Дом 15. Это за нищепитательным заведением, на Тестовке. Если сведения не устарели, там нелегальные собираются. И фабричных много вроде. Слушают. Съездишь. Ты у нас пока чистый, тебя на Тестовке ни одна собака не знает, я тебя специально туда не пускал, чтобы не примелькался. Держи, вот тебе талон на обеды в фабричной кухне и пропуск. Оденься неприметно, блузу на складе возьми, не мне тебя учить. Звать тебя Федор Портнов, приехал со станции “Отрадной”, наниматься, раньше в красильне работал. Не напутай.

- Слушаюсь. - грустно отозвался филер Яшка Маслов. Понурился.

- Что такой смурной? - спросил Доппель- Кюммель.- Чай не похороны, не первое задание.

- Маня в положении - признался вполголоса филер.- А нас с квартиры гонят.

- То есть? - густо сдвинул брови Доппель-Кюммель.

Маслов сделал конфузную мину и спрятал глаза.

- То и есть. Во мне как Джек Маслоff проснулся, я сначала мордаша привел. С птичьего рынка. Пегий, криволапый аглицкий, натасканный на сыск, челюсть ковшом. Мужик мне его за двугривенный продал, клялся, что порода. Хозяйка в крик - не желаю говорит вашу животную ни пять минут! Я еле уговорил. Получку всю ей отдал. Как же мне контору частную держать, без бульдога? Но сдох он на третий день. Не пил, не ел, пена из пасти и того. Прямо под кроватью. А через неделю Джек Маню от хулиганов отбил. Ну то есть я ее из драки выдернул, мы от той пивной и утекли по дворам. Вот. Привел я Маню на Проломную. Хозяйка с порога в крик… И все сначала. Пока суть да дело, мы как то ютились, прятались. Перекантовались. А потом Маню знобит, тошнится, я бы к доктору, но грошей - пшик. Ничего, у нас студент сосед снизу… Он ее посмотрел, говорит - ага. И хозяйке тем же вечером донес. Теперь нам хоть в петлю. Хозяйка сказала больше угля и картошки не даст. И чтобы тотчас очистили… А у меня вся получка на бульдога уплыла. Кто бы знал.

- Ну ты и хват… Не ожидал. Ладно, что нибудь придумаем. - Доппель-Кюммель полез во внутренний карман, выложил на стол пару “красненьких” - Вот на первое время.

Маслов даже руки за спину спрятал.

- Не могу, Илья Венедиктович.

- Бери без разговору, на том свете углями разочтемся. А доктор женский на Введенской заставе практикует, я тебе адрес черкну.

Маслов на купюры даже подул, сложил, тиснул судорожно, как человек, который такие деньги видит раз в год, под отпоровшуюся подкладку пиджака.

- Спасибо. Задание уяснил. Но есть еще кое-что - тут филер забегал по обыкновению от фикуса к барышне и обратно - Сурприз! Можно мне на Тестовку напарника взять? Третий час в коридоре мается. Мы в курилке познакомились. Дельный парень.

- Какой еще парень?

- Чистая душа! У меня на людей - нюх! Этот не подведет. А дело опасное. Мне одному не сдюжить.

- Ну, зови…коли так. - с сомнением поддался Кюммель. - Посмотрим.

Яков Маслов распахнул дверь, крикнул:

- Просят! - махнул рукой против солнечного полотна из немытого окна.

Танцевали в сиянии дверного проема пылинки.

И Доппель-Кюммель увидел все, что должен был увидеть.

Переход кадра. Средний. Наплыв в крупный

- Гаф! - бухнула с порога чужая собака и заныла - Уууу! И снова - Гаф-ф!

- Цыц, Жулька! Фу, к ноге. Свои. - раскатисто скомандовал молодой ломкий голос.

Прямо из заоконного жаркого апрельского света шагнул в кабинет полицмейстера великан - головой чуть не в потолок, сразу стало тесно среди шкафов, фикусов и портретов.

Тесно и светло.

На крепкое запястье намотан драный поводок в узлах. Потертая зеленая куртка из крашеной чертовой кожи скрип-скрип на широких плечах. Крест накрест на груди белые ремни - один от армейского планшета, второй от оплетенной фляжки защитного цвета.