Все, кроме правды - [12]

Я никогда не жила в сельской местности. Подростком слушала стук поездов метро и гул автобусов. А тут – жутковатая и туманная окраина Обана. Страдания издохшей за холодильником крысы. Ловушки. Чужой каменный дом.

– Мама с папой ждали, чтобы я приехал и поставил крысоловки, сами боятся.

– А ты боишься подергивания собственных грудных мышц, но крысы тебя не пугают?

– Верно.

Джек вытащил пятую ловушку, открыл, развернул ее, как книжку, и поставил на пол у моих ног.

– Они ночные твари, – пояснил он.

– А как они… – Я показала на крысоловку.

– Разбивает череп.

Он стоял, прислонившись к столу, и оглядывал крысоловки. Одну подвинул ногой. На каждой была какая-то капля.

– Арахисовое масло. – Джек заметил мой взгляд. – Они его любят.

– Боже мой, – произнесла я, глядя на пол и представляя себе, что тут будет утром. – Нельзя ли просто…

Джек не стал заканчивать мою фразу, не протянул мне руку, не стал утешать. Он только смотрел на меня с любопытством.

– Я хотела сказать… ты же их убьешь.

Мне не хотелось отвлекаться, уходить от темы письма, но я ничего не могла поделать.

– Рейч, у нас нет выбора. Иначе они будут всюду.

– Хм…

Я не могла оторвать взгляда от крысоловок, представляя себе утреннюю картину сломанных крысиных шей. Они умирают сразу или мучаются? Видят ли они смерть других крыс? Понимают ли они, что это такое – ловушки и что на них охотятся и убивают?

– Это, наверное… наверное, гормоны беременности, – промямлила я.

Ком застрял в горле. Со мной часто бывало, что эмоции одолевали. Ощущение странное.

– Ой, нет, только не плачь. – Джек одной рукой обнял меня за талию, другой погладил по голове. И я припала к его груди, мое дыхание тут же стало спокойнее. – Сельская жизнь, да? – шепнул он мне.

– Суровая, – кивнула я. – Особенно если тебя переполняют гормоны.

Интересно, мелькнула мысль, бывало ли так с моей матерью? Думаю, нет. Она никогда не хотела до меня дотронуться, обнять. Всегда держалась прямо и жестко. Никогда не забуду момент, когда она, умирая, потянулась к моей руке. Ее ладонь была холодной и костлявой, но мне понравилось это ощущение – касание материнской руки.

Джек издал невнятное сочувствующее мычание. И целый век мы стояли в полутемной кухне среди ловушек.

– Хочешь, я не буду этим заниматься? – спросил он. – Перестану, если ты против.

– Не надо, – ответила я.

– В последний раз, когда я делал это прошлой осенью, я еще был одинок.

– А сейчас вот-вот заведешь семью.

– Ага, – сказал он радостно, и по лицу его расползлась широкая улыбка. – Сам своему дурацкому счастью не верю.

Он сунул в тостер хлеб и сыр.

– Грубиян, – буркнула я, хотя в душе была довольна. – Разве не слышал, что надо держаться хладнокровно?

– Не могу. Рядом с тобой не получается.

В этот момент мама Джека, Синтия, крикнула, что надо покормить собак. Тогда я заговорила. Он стоял спиной ко мне, с пакетом корма в руках, и собаки нетерпеливо бежали к нему. Кажется, они знали, что надо избегать крысоловок. Джек завел с ними неторопливый разговор: «Сегодня вечером, господа, у нас в меню консоме из восстановленной говядины с гарниром из картонных сухарей. Не желают ли господа вина?» Собаки смотрели на него. Он повернулся ко мне с улыбкой, но я не могла достаточно сосредоточиться, чтобы поддержать шутку.

– Я кое-что видела у тебя на айпаде, – начала я. – Когда мы с тобой лежали в постели, в прошлые выходные. Письмо… от Чарли Мастерса.

Выдавить из себя слова «зверское преступление» я не могла.

Теперь собаки смотрели на меня и молчали. Внимательно. Джек смотрел на собак.

– Всегда хотел кошек. Собаки – они такие…

Я молчала.

– …такие примитивные. Посмотри на них, – он весело улыбался, глядя, как они следят за всеми его жестами. – Их только еда интересует. А котов – философия.

Я не могла не засмеяться. И он тоже смеялся, проигнорировав мой вопрос.

Я попробовала снова:

– Так что с письмом?

Я внимательно смотрела на Джека, но ничего: он не покраснел, не запнулся, рука его не задрожала и не остановилась, он не выронил корм и не отвернулся от меня.

– Что с ним?

Джек нагнулся и стал насыпать корм в миски. Моцарт лизнул ему руку, оставив на пальце влажное пятно. Джек цыкнул на него, потом погладил Себастьяна по спине. Моцарт сунул морду в пакет, и Джек рассмеялся.

Потом взгляд его черных глаз остановился на мне.

– Все никак не могу перестать о нем думать, – продолжала я. Мысли в голове выскакивали в беспорядке, налезая друг на друга, как лемминги, падающие с обрыва. – Я все гадала… там ведь было про Дугласа, который что-то сделал?

– Мэтт Дуглас – наш старый друг, – ответил Джек. – Он напал на одного типа, отлупил его возле бара.

– Вот как? – Я переспросила, но уже почувствовала, как уходит напряжение из шеи и плеч.

– Угу. Это было, конечно, странно.

Он выпрямился и убрал пакет с кормом.

На меня пахнуло маслом «Олбас» – у Джека была осенняя простуда, – и сладковатый аромат напомнил мне, как в детстве родители капали масло на мою подушку. У меня всегда глаза слезились от его запаха. И сестра его не любила, когда мы спали в одной комнате.

– Там было что-то про «зверское преступление», в том письме. Звучит серьезно, – я не могла остановиться. Про себя еще вспомнила, как Чарли извинялся, что вытащил эту историю.