Всё изменяет тебе - [111]

— Я видел их фургсны.

— Масса фургонов! — проговорил Дэви.

— Верно, масса. Мне даже показалось, будто кто — то вздумал вырвать у Мунли сердце и заменить его новым. Глаза мои, может быть, слишком ослабели за то долгое время, что я мало пользовался ими, но на первый взгляд на меня это произвело именно такое впечатление.

— Таких было немного, совсем немного! — упорно настаивала миссис Брайер. — А теперь тишь да гладь.

И она продолжала рассказывать, с осторожностью и некоторой хитрецой, шаг за шагом прокладывая дорогу к той главной теме, с которой ее сознание никогда не расставалось. Дождавшись момента, когда Кэтрин вышла в кладовую, она спросила:

— А что с Джоном Саймоном?

— На его спасение нет никакой надежды.

— Так — таки никакой?

— Ни на волос. Именно он — то и нужен был им. Я — только ширма.

Миссис Брайер чуть всхлипнула, поднесла руку ко рту, но еще до того, как она успела отвернуть голову от меня, я ясно увидел, что в глазах ее мелькнуло чувство облегчения. Я наблюдал за ней в полном спокойствии. Меня порадовало, что хоть длк кого — нибудь из нас муки наконец кончились. Я насытился, у камина было тепло, и моя физическая усталость постепенно проходила. Весь небольшой осадок неприязненных ощущений, отцедившихся от впечатлений минувшего дня, быстро испарился. Я нежно похлопал Дэви по руке и улыбнулся миссис Брайер с таким выражением лица, которое, по моему разумению, должно было изобразить грустное сочувствие.

После ужина миссис Брайер и Дэви рано отправились спать. Кэтрин пододвинула свой стул вплотную к моему. Я с удивлением посмотрел на нее. На ее лице не было видно ни сожаления, ни покорности. Ее глаза и рот выражали твердую, почти торжествующую решимость.

— Я рада, что вижу вас, арфист.

В ее голосе прозвучало что — то такое, что мгновенно и с неумолимой силой выбило меня из седла.

— Благодарю, Кэтрин. Я не сомневался, что должен повидать вас, раньше чем окончательно расстаться с Мунли.

Она улыбнулась улыбкой, которую принято называть мудрой, но мне это не понравилось.

— Я была уверена, что вас не повесят, Алан.

— Почему?

В ее голосе чувствовалась презрительная убежденность, которая, как это ни глупо, уязвила меня.

— Вы всегда были здесь сбоку припека. Вы знаете это. Знали и они, что их смертельный враг только Джон Саймон.

— Сбоку припека? Почему же они в таком случае так долго возились со мной?

— Они не знали, как примет народ приговор над Джо- ном Саймоном. Судя по всему, они могли ждать такой волны беспорядков, с какой им бы и вовек не справиться. Поэтому они считали разумным держать про запас безобидного человека и, если понадобится, разыграть комедию милосердия. Милосердие всегда по душе народу, даже в самой малой дозе, в особенности если помилован такой кумир глупцов, как менестрель. Странный вы человек, арфист, вы гораздо лучше, чем сами о себе думаете…

— О, не знаю…

— Да, да, лучше. Вы даже себе самому еще не хотите признаться, что вас принесло сегодня в Мунли. Между тем правда — вот она, здесь, и стоит вам только захотеть, как вы ее увидите. Когда судьба кует для вас панцирь, она затрачивает уйму труда и времени, чтобы он пришелся вам впору, и не так — то легко сорвать его с себя, как вам бы, может быть, хотелось. Вы уже никогда не будете свободным, потому что вы так же крепко засели в душе Джона Саймона Адамса, как и я. А это, надо сказать, не то, что первая попавшаяся квартира. И не знать вам радости от вашего помилования, пока враги еще мечтают об уничтожении Джона Саймона. С вашим приходом в Мунли этим летом в вас выросло много такого, о чем вы сами раньше не имели ни малейшего понятия.

— Это бред, Кэтрин. Я знаю, как вам тяжело, и не хочу причинять вам боль. Но не выдумывайте обо мне того, чего нет на деле. У вас, может быть, есть какие — то фантастические планы, но на меня не рассчитывайте! Во мне нет ничего надежного. Я ничуть не изменился. И хочу, чтобы меня оставили в покое.

— Вы говорили, что горнозаводчики не вызывают в вас никаких чувств, что все эти столкновения и восстания — детская забава.

— Я не говорю, что это детская забава. Я говорю: это меня не касается.

— Но теперь — то вы ненавидите горнозаводчиков так же, как и мы. Вы будете отпираться, но от этого никуда не уйти. Если б это было не так, вы не пришли бы сегодня е этот дом.

— Я пришел проститься. Не замешивайте меня, пожалуйста, Кэтрин, в ваш пирог из героизма и добродетели. Я испорчу вам тесто…

— Вы пришли сюда, потому что прежний бродячий арфист, каким вы были, приказал долго жить, а вы сами еще плачете над его могилой и не знаете, какой будет ваш ближайший шаг. Арфист испустил дух в той самой вонючей дыре, где вы оставили Джона Саймона. Может быть, вы и хотели уйти, вернуться к вашей старой вольности, по прежней жизни для вас уже не может быть. Вы пришли сюда, потому что вы вовсе не намерены дать Джону Саймону умереть и видеть, как люди, причинившие вам зло, все эти Пенбори и прочие, вышли сухими из воды.

— Послушайте, Кэтрин, — я встал, оперся о камин и изумленно уставился на мерцающий огонь очага, — отчаяние — дикий выносливый конь. Вы повисли на его гриве, и он уносит вас в долгий, мучительный путь. Довольно об этом, и успокойтесь, ради бога. Вы не знаете меня так, как я себя сам знаю. Мне нужен тенистый уединенный уголок, и я найду его. Вам и Джону Саймону место на особо высоких вершинах. Для моих легких воздух там слишком холоден. С Джоном Саймоном покончено. Движение, которым он руководил, разбито вдребезги. Никто пальцем о палец не ударит, чтобы помочь ему. Так стисните покрепче зубы и забудьте о нем! У вас достаточно долгий опыт скорби, вам это нетрудно будет.