Все эти приговорённые - [17]

Я вышла через чёрный ход. Пол приближался ко мне по гравию. Свет из окна коснулся его лица, когда он проходил через него. Хорошее трезвое лицо, у меня возникло такое чувство, словно я долгое время находилась в подвешенном состоянии, в стороне от многих хороших вещей. Он был стволом дерева. Мне хотелось раскачаться так, чтобы я могла дотянуться до него, отвязать себя и спуститься туда, где есть место, чтобы поставить ногу.

Я вышла из тени, заставив его вздрогнуть от неожиданности. Положила свои ладони ему на руку.

- Смотрите, Пол, я бежала по воздуху. Это такой хороший трюк. Клоунский трюк. Перебираешь ногами с бешеной скоростью, и... строишь рожи и...

Потом что-то оборвалось позади моих глаз, но уж плакать я никак не собиралась, так что я крепко стиснула зубы, сдерживая себя, потому что не было никакой причины, чтобы плакать, и этот тонкий ужасный звук, вылетавший между моих стиснутых зубов, звук, который поднимался по моему горлу, как пила. Он обхватил меня. Я чувствовала его неуверенность, продолжая издавать эти непозволительные жалкие звуки, что-то вроде - ннннн ннннн ннннн сквозь зубы, думая, Бог мой, Джуди, ты поёшь от приятного ощущения, вызванного полотенцем, а сейчас ты стоишь здесь и сходишь с ума. Он повернул меня и повел к машинам. Я шла согнувшись, потому что от беззвучного плача, почти беззвучного, едва не сложилась пополам. Я спотыкалась, но он поддерживал меня одной рукой. Он усадил меня в пахнувший новизной автомобиль, закрыл дверцы, поднял стёкла и положил ладонь мне на затылок, прижав моё лицо к своему пиджаку со словами и сказал:

- А теперь давайте.

Этими словами он вышиб дно из запруды.

Огромная масса воды с рёвом хлынула в долину. Да, хороша же была, ничего не сказать. Я цеплялась за него, пускала слюни и зарывала лицо в его пиджак, стонала, повизгивала и голосила, не зная, откуда всё это берётся и почему. Была хорошая большая грудь, пара хороших больших ласковых рук, и убаюкивающее нашёптывание всякий раз, когда саунд-трек предоставлял ему такую возможность. Меня захлестнуло этим потоком, и долгое время я была просто ничем. Просто вчерашними недоеденными спагетти. Размякшей массой, которая, со всё более редкими и неожиданными интервалами, выдаёт взрывные фыркающие звуки. По мере того, как медленно возвращалось сознание, возвращалась и гордость. Я с усилием приподнялась, отстранилась, и передвинулась на дальний край сидения. В кармане джемпера лежала косметическая салфетка. Я высморкала нос, который, как мне представлялось, теперь был похож на редиску. Выбросила салфетку из окна машины, опустила стекло ещё ниже, и голосом маркизы попросила сигарету. Он дал её мне. Я испортила первую затяжку заключительным всхлипом, и едва не задохнулась.

Я злилась на него. Да кто он такой, чтобы вторгаться в мою личную жизнь? Чем, по его разумению, он занимается? Кому нужна его жалость?

- Кажется, я была несколько несдержанна, - сказала я.

- Вы выложились на полную катушку.

Я резко повернулась к нему.

- И я ещё докажу вам, дружище, что я плачу не потому, что меня поколотили.

- Сколько времени вы уже так не плакали, Джуди?

- О, господи. Не помню. Пять лет, шесть лет. Я не знаю ... почему со мной такое случилось.

- Если бы мне пришлось угадывать, я бы сказал, что это гидравлический пресс.

Я невольно рассмеялась. Смеясь, я поняла, как нелепо с моей стороны было злиться на него. Бедняга. Плаксивая женщина упала в его объятья, и он сделал всё, что мог. И я подумала о чёрном озере и перестала смеяться.

Это хорошо - вот так поплакать. И даже при том, что я наслаждалась этим ощущением лёгкости, свободного полёта, я уже прокручивала в голове эту ситуацию, пытаясь вывернуть её так, чтобы превратить во что-нибудь полезное, что-нибудь такое, из чего получится номер. Ну, скажем, в такую вещицу, где я сыграю трёх или четырёх женщин, то, как они плачут... герцогиня, женщина-борец, и актриса из старых немых фильмов, с разным музыкальным сопровождением для каждой.

До какой же степени притворства можно дойти? Неужели ты даже не способна честно поплакать? Я задавалась вопросом - что от меня осталось. Просто странное устройство для превращения всего в гротеск. Наподобие машины, которая заглатывает жесть, бумагу и бобы, а изрыгает из себя нескончаемый ряд банок с консервированным супом.

Ладно, спишем это на внезапную смерть, сирены в ночи, чёрную воду и чувство одиночества. Не слёзы. То, что случилось дальше. А случилось то, что его рука лежала на моём левом плече. Он сидел за рулём. Случилось то, что ощущать на себе его руку было приятно. Случилось то, что я склонила голову влево, положив щёку на тыльную сторону его ладони. Случилось то, что я немного повернула голову, так, что мои губы коснулись его ладони. Потом, вроде, должно было возникнуть неудобство. Слишком много локтей на пути, и носы мешают, и некуда девать колени. Но получилось так, как будто мы заранее отрепетировали. Он распахнул объятия, а я развернулась к нему спиной, а потом легла спиной в его объятья, закинув ноги на сидение, в направлении дверцы, и нашлось куда пристроить все наши руки, когда его губы прильнули к моим.