Все души - [56]

Когда мальчик Эрик вернулся из уборной, я всего лишь услышал его быстрые шаги и ощутил легкое веяние воздуха, потому что я уже ни на кого не глядел, а платил по счету, хотя тарелку с недоеденными сосисками еще не убрали; я отказался от десерта и помнил, что река Айзис совсем близко, на тот случай, если не успею добраться до дома и до мусорного ведра.

На следующий же день я принял решение обсудить предварительно то, что собирался предложить Клер Бейз, с Кромер-Блейком, моим лучшим, вернее, единственным другом: на то и друзья, чтобы проверять на ком-то убедительность собственного красноречия, прежде чем проверить эту убедительность по-настоящему, на деле; на то и друзья, чтобы было кого заранее посвятить в собственные планы, в которые сам не веришь: чтобы заблаговременно скрасили твой провал, чтобы сказали обнадеживающие слова, дали желанный ответ, который хочешь услышать позже, на деле; ответ, которого, возможно, лучше бы не слышать.

К Кромер-Блейку я отправился без предупреждения; после утренних занятий заглянул к нему в колледж, как обычно, предполагая, что в эту пору застану его дома: в худшем случае занимается с кем-то из студентов, тогда подожду у двери, пока не кончат. Поднимаясь к нему в кабинет – как и у меня, на третьем этаже, – я еще на лестнице услышал его голос и подумал, что он действительно держит речь перед студентом, а тот, сидя напротив, дремлет на софе и делает вид, что полностью разделяет суждения профессора по поводу «Тирана Бандераса» или «Автонекролога».[64] Поэтому я и не постучался сразу же, костяшками пальцев, – а вовсе не потому, что хотел подслушать, о чем он толкует либо что истолковывает. Просто прислушался, чтобы убедиться, что он занят, и быстренько прикинуть, имеет ли смысл и стоит ли мне подождать, пока кончит занятие, – подождать, как уже было сказано, за дверью – либо же приоткрыть дверь на секунду, сказать, что мне нужно срочно поговорить с ним, что вернусь позже, и выйти прогуляться. Но при первой же фразе, явственно расслышанной, когда я подошел к двери (и говорили не шепотом), я утратил решимость и оцепенел на несколько секунд, и этих секунд хватило на то, чтобы потом (по истечении этих секунд: одна, две, три и четыре; или пять) оказалось, что уже поздно принимать решение или даже сделать шаг хоть по направлению к комнате, хоть по направлению к лестнице.

В английском языке существует один глагол, который можно перевести только посредством экспликации: to eavesdrop (это и есть глагол) означает (это и есть экспликация) подслушивать бессовестно, воровато, по-шпионски, намеренно и даже злонамеренно, а не случайно, не помимо воли: (в таком случае употребляется другой глагол, to overhear); первый глагол состоит из двух элементов: элемент eaves, означающий «навес», и элемент drop, означающий много всякой всячины, но первые его значения – «капля» и «капанье» (подслушивающий останавливается как можно ближе к дому: останавливается в том месте, где с навеса каплет вода после дождя, и оттуда подслушивает, о чем говорят в доме). О приеме eavesdropping[65]в романе девятнадцатого века, и в частности в «Герое нашего времени», рассуждал в предисловии к этому роману Владимир Владимирович в тот период, когда проживал в бывших британских колониях; и хотя студенческие годы Набокова прошли не в Оксфорде, а в Кембридже, не сомневаюсь, что в двадцатые годы ему там представилась возможность сделать такое же открытие, которое, уже в мой английский период в Оксфорде, сделал я, а именно: что eavesdropping являлся и является в обоих городах не только оставшейся в силе практикой, но также – всегда и неизменно – наилучшим (хоть и примитивным) способом получения информации, необходимой для того, чтобы не оказаться в числе отщепенцев, ею не распоряжающихся и не владеющих. В Оксфорде (и, полагаю, в Кембридже) eavesdropping, точно так же, как, по словам Набокова, происходит в вышеупомянутом романе Лермонтова, превращается в «почти неощутимую рутину судьбы». Мне случалось видеть благоприличных и велеречивых донов в те моменты, когда кто-то из них, преклонив колени (и испачкав брюки в пыли), ловил информацию через замочную скважину в одном из коридоров Тейлоровского центра; когда еще кто-то, растянувшись на ковровой дорожке (валяя дурака в прямом смысле слов, поскольку валялся по доброй воле, разметав по полу мантию шевелящимся чернильным пятном), приникал ухом к щели в дверях; когда еще кто-то обшаривал местность с помощью бинокля (японского, дорогого) из готического окна; уж не говорю о тех случаях, когда какой-нибудь дон забывал о непосредственном собеседнике в чайной комнате гостиницы «Рэндолф», чтобы ухватить налету фразу, прозвучавшую из другого угла, либо, забыв про осторожность, вытягивал шею во время какого-нибудь «высокого стола» (чаще всего в пору десерта, когда салфетка уже превратилась в нечто неприкасаемое – неприкасаемое, поскольку омерзительно грязное). Но я никогда ничего такого не делал, не пристраивался, под навесом. И в тот раз сделал это впервые; и, сделав, почувствовал себя (уже почти под конец и только на мгновение) более ассимилировавшимся; хотя для точности должен сказать, что первая фраза, прозвучавшая отчетливо и произнесенная несомненно Кромер-Блейком, его бескровными губами, была