Все дороги ведут в Рим - [3]

Постум отдал телеграмму секретарю и повёл глазами в сторону Бенита. Стараясь казаться беспечным, Август внимательно наблюдал за лицом диктатора. Вот тот разворачивает сложенный вдвое листок, вот читает. Лицо Бенита перекосилось.

– Это все Альбион! – заорал диктатор в ярости, выпуклые глаза его налились кровью.

Луций Галл, выступавший в этот момент, застыл с раскрытым ртом, оборвав фразу на половине.

– Они высадили десант! Я утоплю в море их проклятый остров! Немедленно! Сейчас! Завтра!

– Неужели новые стратегия и тактика не удались? – осведомился с самым серьёзным видом император. – А впрочем, сейчас поздно что-либо решать. Все решения принимаются до начала войны.

– Что? – не понял Бенит и растерялся, даже забыл про свой гнев.

– Пойду, проведаю своих лошадок. – Август поднялся и направился к выходу.

Луций Галл задумался, глядя вслед императору. Да, Постум необыкновенно похож на Элия. Но только внешне. Характер другой. Элий и дня не смог бы вытерпеть Бенита. А Постум бесподобно льстит диктатору. Мерзавца воспитал себе на смену подлец. Луций Галл был уверен, что после смерти Бенита Постум без труда сохранит власть. Только это возвращение законного правителя не прибавит ни законности, ни свободы Риму. Какая великолепная пощёчина Элию. Его самое страшное поражение в цепи других поражений. Ни предательство императора Руфина, ни гибель Нисибиса и плен, ни добровольное изгнание, ни возвращение на арену гладиатором-смертником не сравнятся с этим последним убийственным проигрышем.

Но кто знает, может, в политической игре стоит теперь взять сторону Постума? Ведь императору скоро исполнится двадцать. И Постум может оказаться очень и очень удачливым правителем… Он хитёр… Он себе на уме. Так кто же? Постум или Бенит? Луций Галл раздумывал и никак не мог решить.

II

Утром во время завтрака Марк ничего не ел. Не мог. Выпил полчашки молока и отставил в сторону. Виновато посмотрел на мать.

– Меня тошнит, – признался он. – Можно, я не пойду сегодня на раскопки?

Норма Галликан несколько секунд не отвечала, глядя на отодвинутую чашку с молоком, потом перевела взгляд на Марка. Он был бледен. Невероятная восковая бледность. Кожа прозрачная, с синим узором вен; руки тонкие, как палочки. Пальцы с трудом могут удержать чашку, а сероватые ногти похожи на опавшие лепестки цветка. Слишком хорошо она знает эти симптомы. Бледность, слабость, головокружение, тошнота.

Если бы она дала присягу Бениту и теперь жила в Риме, то…

– Конечно, можешь остаться, – проговорила Норма, поднимаясь.

Окна триклиния выходили в сад. За яркой зеленью и цветами синела самая высокая вершина Крита – Ид. Маленький садик был гордостью изгнанников. Вдвоём в течение нескольких лет они лелеяли его изо дня в день. Постепенно вокруг их домика выросло маленькое чудо. Туи, подстриженные в виде фантастических зверей, затейливый бело-красный цветочный узор. Камешки на дорожке складывались в настоящее мозаичное панно. Чудо хрупкое, как отражение в воде. Каждый день надо что-то подправлять, иначе буйная неуправляемая жизнь нарушит строгий замысел. То немногое, что удавалось сэкономить, Норма тратила на саженцы и семена. Вдоль дороги высадили кипарисы – ещё в те дни, когда ходили с активистами «зелёных» на холмы сажать кедровые и кипарисовые деревья, восстанавливая вырубленные леса.

Марк поднялся и, держась рукою за стену, вышел в сад.

Норма вынесла одеяло и подушки, устроила ложе поудобнее. Марк завернулся в одеяло с головой и затих. Норма постояла несколько мгновений, глядя на него.

– Может, не уходить? – спросила шёпотом. Скорее не Марка – себя.

– Иди. Я немного посплю.

– Только забегу на раскопки, посмотрю, что там и как, и вернусь, – пообещала она. – А ты в самом деле спи.

– Хорошо.

Она сделала шаг к калитке.

– Мама… – окликнул её Марк из-под одеяла.

– Да, дорогой…

– Ты не писала больше Бениту?

– Нет.

– Клянись.

– Клянусь.

– Минервой.

– Клянусь Минервой.

– Теперь иди…

Когда Норма поняла, что Марк заболел, она потеряла голову. В отчаянии она написала письмо Бениту, обещая дать присягу, лишь бы Марку разрешили вернуться в Рим. Но Марк нашёл то письмо и прочёл…

«Как глупо, мама… разве ты не знаешь, что я не могу умереть?» – Он рассмеялся и порвал письмо.

Он взял с неё клятву, что она не будет больше писать Бениту. Она обещала… Но каждый день он заставлял её клясться вновь и вновь. Письмо она написала почти шесть месяцев назад. Тогда ещё можно было успеть…

Едва Норма Галликан ушла, как Марк сдёрнул с головы одеяло и сел. У него было очень важное дело. На его ладони лежала мёртвая бабочка. Её крылья, сложенные вместе, занимали почти всю ладонь. Несколько мгновений юноша разглядывал её, потом наклонился и дохнул, согревая. Выдох был так долог, что, казалось, Марк вновь уже не сможет вдохнуть. Крылья бабочки дрогнули, затрепетали… – Миг – и она уже порхает среди цветов. Будто лоскут дорогого тирского пурпура, ярко-алого, без единого пятна, замелькал среди зелени. Марк с улыбкой следил за своим творением. Впрочем, следил не он один.

Два человека наблюдали за проделками Марка, стоя у невысокой ограды. Красавица-брюнетка и юноша с длинными светлыми волосами и едва начавшей пробиваться бородкой. На девушке было пёстрое платье со шнуровкой по бокам, на юноше – длинная белая туника, перепоясанная широким кожаным ремнём, полосатые брюки и матерчатые сандалии. У обоих за плечами висели потёртые кожаные мешки, похожие на солдатские. Оба походили на туристов, которые во все времена года бродят по Криту без присмотра, и власти, как ни стараются, ничего с этим поделать не могут.