Всё, что от тебя осталось - [45]

– Что ж, это веселая альтернатива ночным посиделкам с мертвыми.

– Я все это рассказываю лишь потому, что не хочу, чтоб ты открыл ту дверь, которую потом не сможешь закрыть.

– Зачем люди делают это? – я постарался отвести тему подальше от дверей.

– Занимаются эзотерикой?

– Нет, – улыбнулся я, – пытаются вспомнить прошлую жизнь? Они хотят знать, что были раньше кем-то поважнее и посущественнее, чем сейчас?

– Как знать. Только ведь из этих воплощений мы имеем не титулы и звания, не связи или зарытый клад, а душевный опыт. Переживания, проще говоря. Эти переживания обогащают дух. Когда дух обогащен, то средства его обогащения не имеют уже никакого значения: ни любовь, ни измены, ни предательства, ни ужасы войны, и даже воспоминание момента собственной смерти уже бесполезно. Душа пережила это событие и обогатилась.

Мы заняли ее просторный зал. Я лег на мягкий диван, она села на стул у изголовья. Дождь монотонно накрапывал, и сквозь него раздался монотонный четкий голос. Тетя была профессионал своего дела, и я даже вздрогнул, не узнав ее тембра.

– Твое тело расслабляется, мышцы слабеют, веки закрываются. Тебя клонит в сон. Когда я досчитаю до пяти, ты уснешь, но когда я досчитаю с пяти до одного – ты проснешься. Раз, два, три, четыре, пять…

Я открыл глаза в тускло освещенном помещении. Холодный бирюзовый свет озарял все предметы, но я не видел его источник. Я лежал на железной каталке уже знакомой мне палаты. Теперь было гораздо светлее, и я увидел ее уродливые обшарпанные стены. Вздувшийся бледно-зеленый мелкий кафель на полстены переходил в унылые стены, где огромными кусками отвалилась штукатурка, обнажив сырые стены. В углу явно была сильная течь, и, судя по ярким кругам плесени, уже давно. Я всунул ноги в клетчатые тапочки, завязал синий халат и пошел. Привычный коридор пульсировал белым светом, а обнаженные провода то и дело потрескивали, выдавая мини-молнии.

«Не шуметь!» – как и прежде, пронеслось в голове.

Аккуратными шагами я огибал кафельные препятствия одно за другим, пока не приблизился к двери. Окно покрывал иней, и я по известному ранее опыту приложил свою руку к стеклу. Не представляя, что увижу там, я не торопился убирать ладонь, пока ее очертания не окутал размытый ореол.

«Убирай ладонь», – кто-то приказал в голове.

Я убрал. В иллюминаторе возвысился все тот же лес, окутанный туманом. Мое тело обдало волной ужаса.

– Женя, ну где ты? – невольно прошептал я.

Среди черных стволов появился силуэт. Я прищурился, пытаясь понять, кто это. И тут мое зрение десятикратно приблизило картинку так, словно я настраивал невидимый бинокль. Это была Женя. Она тяжело дышала, руки в ссадинах и крови, колени разодраны в клочья, а крупные рыжие локоны сбились нелепой мочалкой, собравшей колючие иглы. Она опустила глаза и смиренно плакала, потеряв надежду когда-нибудь выйти оттуда. Я ударил плечом в дверь. Она не поддалась. Мне всегда казалось, что стоит лишь слегка надавить на нее, и я окажусь по другую сторону. Но дверной зазор был крайне обманчив, и лишь слегка подавшись вперед, тугая дверь откидывала меня с силой обратно. Я понял, что не смогу попасть туда. Нынешнее состояние не давало желаемого результата, и отсюда дорога была закрыта. Мне было необходимо погружаться глубже, чтоб оказаться с Женей в одном пространстве.

Жалость к ней повисла тяжелым камнем на груди. Теперь я точно знал – она страдает. Бродит, скрывается, пытается выжить в кошмарном лесу. Я побрел назад, погруженный в мысли, как вдруг услышал чей-то стон. Свернув направо, я прошел мимо своей палаты. Конец коридора был плотно завален пружинными кроватями и рваными матрацами. В то крыло я никогда не ходил.

Я оттянул пару тяжелых матрацев, с трудом опустил на пол непонятной силой приплюснутую к больничным дверям кровать и протиснулся в узкую щель. Здесь было темнее и ужаснее. Пол разорвало на две половины, между которыми темнела бездна. От каждого моего шага что-то непрестанно сыпалось и скатывалось в эту пропасть, навсегда исчезая там, так и не достигнув дна.

«Не шуметь!» – в голове раздался приказ.

Я обошел свесившийся кабель и схватился за стену, чтоб перелезть через вздутый кафель. Наполовину выкрашенные стены покрывали корявые надписи «спасите наши уши», «поймешь, когда умрешь». Чуть дальше какой-то психопат исписал все размашистыми пятерками разного размера и формы. Я брезгливо отдернул ладонь, стараясь ни к чему не прикасаться. Стон повторился совсем близко, и я заглянул в ближайшее окно с решеткой на железной двери. Там в полном одиночестве на панцирной сетке кровати сидел человек. Я машинально отшатнулся. Но затем понял, что стонет он.

Толково было б скрыться, пока он меня не заметил, но я застыл, сделав пару шагов назад.

«Я не помог Жене и этому бедолаге не помогу. Зачем тогда я все это затеял?» – размышлял я.

Тихо открыв тугую дверь, я окликнул сгорбившегося старика:

– Эй, дедушка, с вами все в порядке?

Он испуганно оглянулся, и я узнал в нем своего деда Павла. Я не мог так хорошо его помнить, он умер очень давно, когда мне не было и шести лет. Но та всезнающая и бесстрашная часть меня точно знала, что это мой дед.