Всё, что от тебя осталось - [20]

– Что? – повторил он мое удивление, но на этот раз научным фактам, а не двухвековым мифам.

– Так точно, в моче хищников. Если в этом лесу много волков, пометивших долину, то подобный воздух, перенасыщенный фенилэтиламином, вполне способен ввести нас в приступ необъяснимого страха, практически панического ужаса. Мозг и без фреона в таком случае способен дорисовать картину мистического леса. Хотя я все-таки склонюсь к вот такой вот смеси природных обстоятельств. Того чер… Кхм, того с копытами, я видел довольно реально для разбушевавшегося воображения.

Я торжественно засунул руки в карманы, выжидая от Алексея признания научного превосходства над суеверными страхами. Может, он и прошел войну, но я прекрасно разбирался в химии и биологии, что могло порою помочь мне куда больше, чем физическая сила и выносливость. Мозги – вот что мы должны прокачивать, двигая себя и свое время вперед. Именно из этих убеждений я не любил историю и физкультуру.

– Хорошо, но если мой мозг видел галлюцинацию вместо реалий, то как я узнал, как выглядели твои друзья?

– Эм, – это был хороший вопрос, о котором я не смекнул. – Ну, возможно, ты видел их живыми, а галлюциноген показал их тебе мертвыми, – неуверенно ответил я, понимая зыбкость своей теории.

– Никогда не слышал о подобных галлюцинациях, – пробурчал он. – Если они живы, то я должен был видеть их стоящими на своих ногах. Фреон мог бы помочь увидеть мне акт их смерти, но прежде они все же должны были бы стоять на своих ногах, мой мальчик.

Я замолчал. Наверное, мне было все же лучше играть по его правилам, пока мы не доберемся до деревни. Да и свидетельство о монстре, убившем моих друзей, прозвучит в суде куда лучше, чем галлюциногенный газ, оказавший на нас воздействие. Моей прямолинейности было все еще слишком много для будущего юриста. Пора было уже заканчивать с выкладыванием всего содержимого из карманов на стол и учиться верить в то, во что мне верить стратегически выгодно. Именно ради этих навыков и хорошего трудоустройства я пошел на такую нелегкую для своего ума специальность. Я всегда мечтал быть астрофизиком и учился на юриста исключительно ради перспектив. Однажды я спросил Толю, почему он выбрал юридический. Тот ответил, что хотел бы защищать невинно осужденных.

– Слишком многие незаслуженно сидят в тюрьмах, – коротко заключил он.

Я же до сих пор уверен – он блефовал. С его-то связями… Тоже мне Мистер Вселенная! Хотя какая теперь уже разница. Он мог бы постараться защитить меня, когда я доберусь до цивилизации. Но по воле судьбы меня обвинят в убийстве его самого. К слову сказать, незаслуженно обвинят.

Мои размышления прервал запах акации. Я любил и ненавидел его. И чтобы не разбираться в своих чувствах, я просто избегал места с ней. Машинально остановившись, я осмотрелся, но не увидел источник. Собственно, если воздух пропитан фенилэтиламином, то и аромат воспоминаний можно было списать на него. Влюбленность в мозге вызывается ровно тем же веществом, что и страх. Для нее нужна лишь меньшая его доза. То есть с точки зрения эволюции любовь и страх – более чем родственные чувства и зависят лишь от концентрации в воздухе природного стимулятора.

Женя была мертва. Что я чувствовал, кроме страха перед ее отцом? Тосковал ли я по ее волосам, глазам, ребяческой улыбке? Ощущал ли я пустоту в сердце от единой мысли, что не смогу больше к ней прикоснуться, вдохнуть ее запах? Нет, не думаю. Женя однозначно делала мою жизнь специфической, насыщенной различными эмоциями. Ее яркая модельная внешность поднимала мою персону в глазах общества, где я собирал массу завистливых мужских взглядов и не меньше любопытных взоров женщин. В ее компании я чувствовал себя по-другому, если не сказать, кем-то другим. Но стоило нам остаться наедине, как все разговоры теряли смысл. Внутренне мы были дальше друг от друга, чем Марс и Венера.

В последнем классе мне предложили пройти отбор на городскую олимпиаду. Звездное небо было моей страстью, и я оказался одним из трех, кого рекомендовал наш учитель астрономии. Мы прошли в пустую классную комнату, где за высоким столом сидели директор школы и завуч. Долговязая Ирина Степановна в круглых очках раздала листы с заданием, торопливо убегая к другим женщинам, видимо, опасаясь, что электромагнитное излучение от большого взрыва непостижимым образом разнесет правильные ответы из ее головы по классу, если она еще на секунду задержится между парт. На листках в черном прямоугольнике виднелись четыре бледно-розовые сферы, каждая под своей буквой от «А» до «Г». Внизу была надпись: «Перед вами изображения Луны, звезды Гершеля, Плутона и кусочка ветчины. Под какой буквой спрятана ветчина?» Не знаю, оттого ли я ответил правильно, что у нас не было денег на ветчину и я не знал, как она выглядит, в отличие от Луны, Плутона и звезды Гершеля, но именно меня впоследствии отправили на городскую олимпиаду.

Я не особо волновался, чего нельзя было сказать о моих родителях. Вот они были по-настоящему взволнованы, мечтая, что в один прекрасный день их сын посвятит себя науке. Тогда я, возможно, был даже не против такого стечения обстоятельств. Раздался звонок на домашний, и отец горделиво записал адрес одной из престижных гимназий, где проходило собрание за день до самого события. Мать нагладила рубашку, и я, расстегнув в автобусе пару верхних пуговиц, вышел на остановке близ зеленого парка. В середине мая солнце пригревало по-летнему, а птицы наперебой щебетали, облюбовав душистые акации. Этот запах я помню до сих пор, и каждую весну он неизменно напоминает мне о ней. Той девушке, которую я в тот день встретил.