Все, что нам дорого - [41]

Непрерывное гудение ленточной пилы и пронзительное жужжание дрели вырывались из гаража, и, вопреки своим дурным предчувствиям, она не могла не поддаться оптимизму: он в самом прямом смысле строил будущее. Даже когда шум продолжался далеко за полночь, не давая ей погрузиться в сон, которого она так жаждала, она ничего не говорила, опасаясь, что малейшее проявление недовольства может побудить его отказаться от всех планов, ставших единственным смыслом его жизни. Она сидела, спустив босые ноги на пол, вибрировавший от его усилий, теперь опутанная и повязанная тяжестью, и ждала.

Джулия страдала от колик в животе. Ее красное личико с прожилками, обрамленное влажным пушком черных волос, часами корчилось в бесконечных пронзительных воплях, выматывавших всех троих до изнеможения. Тед и Энн по очереди расхаживали по дому с ней на руках, ее мягкое неуклюжее тельце горело и содрогалось от страданий, сморщенные кулачки сердито сжимались. Слишком измученные, чтобы говорить о чем-то еще, кроме самых насущных вещей – бутылочек, купаний и врачебных консультаций, от которых не было никакого толка, – Энн и Тед утратили всякое чувство времени. Часы, дни и ночи расплывались, сливались в одно, подчиненные тирании младенца.

Через шесть недель того, что Тед окрестил «царством террора Джулии», он решил взять ее с собой в короткую поездку до библиотеки, чтобы Энн, которой до двух часов дня не удавалось даже вылезти из своего грязного хлопчатобумажного халата, смогла бы принять душ. Удерживая в одной руке стопку книг, которые возвращал, два сборника русских повестей, в другой – ребенка, он погрузил все в машину, пристегнув Джулию к детскому автомобильному сиденью – подарку Сэнди. Он ехал медленнее обычного, начинал тормозить за полквартала до светофора и трогался с места так осторожно, что идущие сзади машины нетерпеливо сигналили.

Только когда они проехали пять кварталов, до него дошло, что чего-то не хватает – крика. Он скосил глаза и увидел, что круглое личико Джулии стало спокойным и безмятежным, веки расслабленно опускались, она с благодушным любопытством следила, как дорога убегала назад. Только когда он остановил машину, подхватил ее и внес в каменное, погруженное в тишину здание библиотеки, вопли возобновились, эхом разносясь между полками и столами. Он смущенно улыбался взглядам, обращавшимся к нему, чтобы выяснить, кого так терзают, и не осмелился отобрать новые книги, что с величайшей тщательностью проделывал каждую вторую неделю.

Только ритм езды на машине успокаивал Джулию, и с того дня у Теда вошло в привычку устраивать ее на сиденье и часами колесить по проселочным дорогам Хардисона.

– Дай мне пять минут, чтобы умыться, и я поеду с вами, – как-то предложила Энн.

– Не надо. Почему ты не останешься дома и не отдохнешь немного? – с надеждой сказал Тед. На самом деле он вовсе не хотел, чтобы Энн присоединялась к ним, вторгалась к ним.

После пасмурного дня только начало смеркаться, серое на сером, когда он мимо здания новой средней школы, которое они уже почти достроили, выехал к холмам, окружавшим город в низине. На узких проселках, которые он предпочитал, не было ни освещения, ни дорожных знаков, – это было переплетение темных дорожек, петлявших среди леса. Он стер пузырьки слюны, выступившие в уголках крошечного алого ротика Джулии, пока она угрюмо и настороженно следила за дорогой.

– Как ты считаешь, сокровище? Как следует поступить старику-отцу? – Он сбросил скорость и заглянул в ворота старого имения, которое недавно было завещано ближайшему интернату. – Я не могу снова пойти учиться и одновременно возиться с твоими пеленками. Твоя мама, похоже, думает, что это возможно, но среди многочисленных достоинств твоей мамы совершенно отсутствует реализм. – Он слегка постучал по рулю. – А может, дело вовсе не в этом. Ты-то все равно этого не помнишь, так что я вполне могу рассказать тебе, я ведь никогда в школе не блистал, – он засмеялся. – Один из моих учителей однажды сказал мне, что на принципе «ничего не выбирать» в реальной жизни далеко не уедешь, так что, дескать, лучше мне взяться за учебу и решить, на чем остановиться. Беда была в том, что мне всегда было наплевать на их выбор. А их никогда не интересовал мой. «Он кидается туда, куда и ангелы ступить страшатся» – они и впрямь так написали в одной из моих характеристик. – Он задержал дыхание, пока они проезжали мимо дохлого скунса на обочине. – Но ты будешь другой, правда, сокровище? – продолжал он, когда вонь развеялась. – Я по твоим глазам вижу. Прилежной маленькой ученицей. Поступишь в колледж, может, даже институт закончишь. – Тед улыбнулся. – Ты им всем покажешь, детка.

Было уже темно, бледные белые цилиндрические снопы света, который отбрасывали фары, терялись в пространстве дороги. Он подал машину задом в тупик и развернулся. Его объяла знакомая грусть, всегда приходившая на обратном пути, словно только тогда он сознавал, что не может просто ехать, двигаться все дальше и дальше со спящим рядом ребенком в это недоступное открытое пространство.

Он не мог не почувствовать легкого огорчения, когда колики прошли, – в один прекрасный день крики просто прекратились или скорее больше не начались, и Энн снова завладела ребенком, тем теплым сладковато-кислым запахом, что таился в складках ее ножек, ручек, во всем ее тельце.