Всё, что должно разрешиться… Хроника идущей войны - [67]

Моторола, заслышав такую тему, сразу отмахнулся: сказал, что отдельные случаи вспоминать не хочет, но по итогам видно — воевать они любят, не вступая в прямой контакт; лучше отбомбиться сорок раз по разу, и потом ещё раз сорок раз, — а едва начинается беда — Иловайск, донецкий аэропорт, Дебальцево, — сразу просят мира.

— Они ж ни одного города с боем не взяли за всё это время, — в своей словно ругающейся манере говорил Моторола, время от времени матерясь: примерно каждые три слова. — Они же входили только в оставленные города! О чём может речь идти?

При случае я тот же вопрос задал Женьке Поддубному, который почти год отработал на Донбассе и чего только не видел.

— Была одна история, — чуть подумав, поведал Женя. — Когда долбили Семёновку — там хохляцкие танкисты были не очень. Накидывали, конечно — но так себе накидывали. И тут появился танкист с позывным Ровно. Изначально у него был позывной Львов — слышали, как они между собой переговаривались, — но наши пацаны звали его Ровно, потому что клал он очень ровно. Он с Красно-Лиманского моста заезжал и долбил — просто идеально. И, несмотря на весь ужас происходящего, все к нему относились с уважением. Вот, говорили, нормальный танкист появился.

Захарченко поначалу говорить об этом вообще не хотел, но потом всё же рассказал.

— Ты знаешь, вот крайний раз у меня случай был, когда мы брали Дмитриевку. Дубровка и рядом стоит высота. Пока штурмовали, с этой высоты бил по нам один такой с позывным Араб — артиллерист от бога. Так клал: ну, красавец.

— А откуда ты позывной его знаешь?

— Ну дык, мы даже с ним базарили по рации. Я матюкался, он матюкался.

На высоте той ещё со времён Отечественной войны остались позиции, бункера, вся херня: немцы заготовили. И они там установили пушки, и по нам долбили просто чудовищно. Короче, нашего Кота — это позывной — такая жизнь достала. Он говорит, всё, Батя, я сейчас беру ребят, и мы за ночь всю их команду вырежем. Кот реально заходит в тыл, у дороги ложится в лёжку, ждёт КамАЗ с боеприпасами. КамАЗ этот они хлопают, вырезают сопровождение и водилу, залезают в машину и прямо в ней заезжают на батарею. Высыпались, перестреляли расчёты, взорвали пушки. Там стояло украинское охранение, десантура — они начали уходить, но уходить по-глупому: не знали, куда им соваться. Мы Дубровку уже взяли тогда, а они пошли на КПП Мариновка, прямо к нашим погранцам. И когда украинскую десантуру закрыли в лесопосадке, они по рации вызвали огонь на себя. В итоге и украинскую десантуру, и наших перебили: всех вместе… Вот это было.

— …история… — сказал я.

— Это было первый и единственный раз, — сказал Захарченко. Но тут же передумал: — Был ещё случай: один у них упёрся с пулемётом, все уже позиции оставили, а пулемётчик последним сидел. Его никак взять не могли, а в оконцовке он подорвал себя и тех двоих, которые к нему заскочили. Гранату дёрнул. Такое тоже было.

…вечером того же дня мы сидели в кафе «Легенда» с одним моим добрым знакомым из ополченцев, и чтоб тему закрыть, я и его спросил о том же самом.

— Ты можешь сказать что-нибудь хорошее про бойцовские качества украинских «силовиков»?

— В добровольческом батальоне «Донбасс» я видел реально хороших пацанов, — ответил он готовно. — Как красиво они выходили из-за угла! У них, правда, мне показалось, польский акцент был.

— Из-за угла выходили?

— Да: один автоматчик отработал, второй, потом выходит и отрабатывает РПГшник. Моё отделение у них этому научилось. У них же я видел, как раненый делал перезарядку автомата одной рукой — я, признаюсь, тоже тогда же запомнил это движение, чтоб при случае сделать то же самое — если понадобится. И, знаешь, пригодилось. [Мой товарищ был четыре раза ранен. — прим, авт.]

Ещё наш пацан рассказывал: работал из пулемёта, опытный — но даже не ранил никого из наступающих украинцев. Они его пулемётную точку за минуту обошли!

Или другой мой сослуживец, уже покойный, Жук у него был позывной, говорил, что отправился по нужде в тыл, только расположился — два ствола в голову: «Не бойся, парень, мы не каратели» — и начинают его паковать. Другой наш пацан случайно проходил мимо, сначала подумал, что свои балуются, а потом понял — и дал очередь. Но эти отошли по красоте: один с подствольника дал, и оба — кувырками — никто по ним так и не попал. Жук с голой жопой на свой же пулемёт побежал с перепугу.

Потом мы оба вспомнили того пленного украинского полковника, которого в одном известном ролике из аэропорта комбат Гиви заставил проглотить шеврон.

Товарищ мой, последнее своё ранение получивший как раз в аэропорту, сказал, что про полковника этого ополченцы тоже отзывались нормально.

— Помню, когда Гиви ему сказал шеврон съесть, было видно, что он не сломленный, — сказал я.

— От пощёчины, правда, падал, — сказал мой товарищ.

— Может, и падал, но по глазам было видно, что он злой и упрямый.

— Я тоже, когда думал о плене, — поделился мой товарищ, — решил так: главное, чтобы член не отрезали, глаза не выкололи — а все эти пощёчины можно пережить.

— Упал и упал. А когда его водили по Донецку: смотри, мол, смотри, что вы натворили — по лицу его можно было прочесть: мало вас тут перебили.