Всадники проклятого леса - [3]

– Я откуда знаю, что они там делали? – Мишка быстро-быстро дышал, остужая обожженный язык. – Проскакали мимо. Под капюшонами пустота, и следов не оставили.

– Зато ты там, наверное, очень наследил, – съязвила Лиза Шульгина, которая сидела рядом, грела руки о железные бока кружки и откровенно подслушивала разговор приятелей.

– А ты бы не испугалась, если бы на тебя из темноты выскочила такая махина! – напустился на нее Рыбкин, забыв про обожженный язык.

– А что там страшного? – томно улыбнулась Лиза, откидываясь назад. – Лошадь и лошадь. Тоже мне, всадник без головы.

– Нет, головы у них были… – на полном серьезе ответил Мишка. – Только какие-то эти всадники были странные, проскакали, как призраки. Я даже подумал, что это привидения.

– Так, привидения! – Рядом стоял Паганель, нагруженный стопкой спальников. – Еще полчаса посидите – и будете спать в холодной палатке. Поворошите костер, чтобы не погас, и натягивайте на себя все теплые вещи. Спать пора.

Миша лениво поднялся. После беготни по лесу и теплого ужина ему уже ничего не хотелось делать. В куче приготовленных на завтра дров он нашел палку покрепче и стал ею ворошить гаснущий костер. В результате верхнее горящее полешко неудачно повернулось и лихо скатилось к ногам о чем-то задумавшейся Лизы.

– Эй, ты чего! – Она отпихнула головешку сапогом и тут же ткнула его мыском в сугроб. – Смотри, что делаешь! Сапоги сожжешь, в чем я ходить буду?

– Он тебе свои отдаст, – ухмыльнулся Верещагин. – Рыба, у тебя какой размер, сороковой или сорок пятый?

– Верещагин, уйди с баркаса, – по привычке пошутил Рыбкин.

Проблемы Шульгиной его совсем не волновали. Вороша палкой в костре, он раскопал в углях что-то интересное, гнутое и черное, и сейчас пытался подцепить это и вытащить на снег. Костер сильно прогорел, растопил вокруг снег, провалился до земли, и что-либо выуживать оттуда было неудобно.

– Лови его, лови! – с азартом закричал Антон, подпрыгивая на месте.

– Так! – Теперь в руках Паганеля был ворох свитеров. – Кого ловим? Рыбку золотую?

Лиза звонко расхохоталась.

– Нет! – мрачно буркнул Мишка, которому давно надоело, что все кому не лень склоняют его фамилию. Мало ли кого как зовут? Некоторые с фамилией Горшков живут – и ничего! А кого-то зовут и похуже…

К ногам учителя подкатился полукруглый обуглившийся предмет. Олег Павлович с сомнением на лице толкнул его ботинком.

– Мне казалось, что мы собирались кататься на лыжах, а не лошадей подковывать, – задумчиво произнес он.

– При чем здесь лошади? – напрягся Рыбкин. Перед глазами у него тут же встал снежный лес с черными тенями на тропинке.

– Притом! – наставительным тоном стал объяснять учитель. – То, что ты достал, называется подкова. И ею обычно подковывают лошадей.

Подкова была совсем черная, истончившаяся, дырочки по центральному ободку заросли ржавчиной. Миша потрогал находку рукой – не горячая ли? Поднял ее. В подковах он мало что понимал, так близко не видел их никогда и поэтому ничего умного из рассматривания вынести не мог.

– Кстати, подковы приносят удачу, – добавил Олег Павлович, исчезая в палатке мальчиков.

Рыбкин с сомнением покосился на учителя, взвесил на ладони находку.

– Удача – это хорошо, – по-деловому отозвался Антон. – Гони ее сюда, сейчас проверять будем.

Но проверить они ничего не успели, потому что Паганель отправил всех по палаткам, велев отсыпаться перед завтрашним марш-броском.

– Слушай, – бормотал Верещагин, ворочаясь в спальнике, чтобы согреться, – если это подкова, значит, здесь кто-то на лошади скакал. Значит, твои всадники вовсе не привидения.

– Отвали от меня, – толкнул его в бок засыпающий Рыбкин.

Зря ему напомнили про этих всадников. Пришедший было сон стал постепенно отступать. Он вновь вспомнил хруст снега, темные фигуры коней, черные накидки наездников. Вот один из них поворачивает голову, прикрытую капюшоном. А в капюшоне ничего нет. Пустота. Так же как пуст сам всадник. Пустой перчаткой он трогает повод, разворачивает коня. Тот взбрыкивает, с задней ноги у него срывается подкова и летит в сторону Мишки, причем прямо ему в лоб. Он уклоняется, но подкова меняет свое направление и снова летит ему в лоб. Рыбкин отшатывается, теряет равновесие, садится в сугроб, и вот тогда подкова прицельно бьет ему между глаз.

Сыплется с потревоженной еловой ветки снег. Мишка потирает ушибленное место ладонью, пытается встать, но кто-то обнимает его сзади за плечи, давит, тянет вниз. В голове от удара звенит, упавшая на руки подкова жжет ладони, попавший за шиворот снег растаял и теперь стекает по спине противной струйкой. И на душе становится тревожно от предчувствия чего-то нехорошего и неизбежного, как контрольная по химии или выговор за опоздание.

Рыбкин пытается выбраться из засасывающего сугроба, хватается за тонкий ствол осинки и замирает.

Мимо него по дороге, как в замедленном кино, проносятся лошади. Происходит это до того неспешно, что Мишка успевает рассмотреть всадников. Впереди, сильно нагнувшись к шее могучего коня, бестолково болтая длинными тощими ногами, сидит Олег Павлович. На низенькой каурой лошадке едет Верещагин, за ярко-медный цвет волос прозванный Рыжиком. Его круглое пухлое лицо лучится от удовольствия. На плечи, скрывая его невысокую крепкую фигуру, накинут темный длинный плащ. Плащ бьется на ветру. От этого идущая за ним лошадь выворачивает голову в сторону и идет не прямо, а как будто боком. На ней сидит Андрюха Васильев, длинный парень с плоским конопатым, вечно обветренным лицом и неизменной улыбкой на губах. В седле он держится плохо, постоянно сползая то на одну сторону, то на другую, повод пляшет в его руках. Радостно тряхнув длинными лохматыми волосами и выкрикнув свою коронную фразу: «Здорово, ребяты!», из-за спины он достает мотоциклетный шлем и водружает его на голову. Далее следуют хмурый Сашка Токаев, кудрявый Вовка Сидоров… Потом пошли девчонки. Красавица класса Карина Смирнова, вредная Лизка Шульгина, к которой давно и прочно прилипло имя Лизка-Ириска, Настя Павлова, которая даже на лошади ухитряется читать. И все они проезжают мимо, а его, Мишку Рыбкина, тянет в другую сторону. И он понимает, что если сейчас не закричит, если на него не посмотрят, то больше его не увидят никогда.