Всадники - [41]

— Прости меня, Турсен, пожалуйста, не злись. Конечно, это твой сын, только твой, и принадлежит лишь тебе, я знаю.

Турсен ничего не понял. Но потом смутно вспомнил, что когда-то давно, в жизни, которая сейчас казалась ему совершенно чужой, он ударил одну красивую молодую женщину, потому что она своими поцелуями, песенками и сказками, пыталась избаловать одного маленького мальчика, который гордый и радостный вернулся со своей первой скачки.

Турсен поджал губы. Она все еще надеется до конца остаться его женой и устроить скандал, оспаривая у него сына? Теперь Урос принадлежит лишь демонам гордости и славы, которые завладели им.

Айгиз собралась духом и продолжила:

— Я только надеюсь, что ты можешь мне сказать, слышал ли ты что-нибудь из Кабула… ты знаешь, кто там победил?

— Я этого не знаю, — ответил Турсен таким ледяным тоном, что Айгиз испугалась снова.

— Прости меня, — зашептала она, — прости меня. Да, да, конечно… бузкаши это мужское дело…

— Замолчи! — закричал Турсен.

Вопрос, который так боязливо задала ему Айгиз, давно уже звучал в его голове и повторялся стократным эхом. Всю эту неделю он слышал его везде: в конюшнях, в чайханах, в саду Осман бея, и с каждым днем он звучал все громче и нетерпеливее.

Турсену хотелось, чтобы этот голос, наконец, замолчал. Теперь он понял, что в действительности заставило его прийти сюда. Это была не просьба Гуарди Гуеджи.

Это было желание, хоть на время, избавиться от бесконечного ожидания, вопросов, подсчета часов и минут которые понадобятся для того, чтобы имя победителя достигло сперва Майманы, потом Дуалад Абаза, а потом и Осман бея.

— Ты меня простил? — спросила Айгиз.

— За что? — не понял Турсен.

Сейчас у него было одно желание — уйти отсюда как можно быстрее, и не терпеть больше этот запах, это тело и это лицо.

Турсен встал и сказал:

— Я должен идти.

— Ты идешь ужинать? Ты проголодался? — спросила Айгиз.

— Да, очень, — ответил Турсен.

Чтобы поскорее покинуть этот дом, он готов был ухватиться за любую отговорку.

Айгиз повернула к нему свое лицо, и Турсен увидел, что его черты преображаются под влиянием какого-то непонятного ему чувства.

«Она меня так просто не отпустит. Сейчас начнет рыдать» — понял Турсен.

Он смотрел на нее безжалостно, твердо решив, что уйдет при первой же слезе, всхлипе или причитании. Но он не смог прочесть на ее лице ни горя, ни отчаянья. Напротив, вдруг, словно какой-то волшебник начал стирать с этого морщинистого, измученного лица все отвратительные черты.

Турсен взглянул внимательнее и не поверил своим глазам. Чтобы удостовериться, он наклонился к ней. И от того, что он увидел, у него перехватило дыхание.

Ее глаза были широко открыты и смотрели на него, сияя спокойствием и нежностью, а ее губы, которые только что казались ему отвратительными, сложились в лукавую улыбку, в которой были такие благодарность, обожание и счастье, что Турсен узнал в этой старой, умирающей женщине, выражение того самого милого детского лукавства, которое он заметил в день свадьбы в большом зеркале, в которое, по обычаю, должны посмотреться новобрачные.

— Иди, иди ужинать, Турсен, — сказала ему Айгиз. — У тебя по-прежнему такой же волчий аппетит, как и раньше?

И Турсен ответил:

— Да, точно такой же, как и раньше…

Этот взгляд, эта улыбка и этот голос — он не мог их больше выносить. Но не потому, что он испытывал к ней отвращение, этого больше не было, а потому что он внезапно подумал: «Она заботится и думает обо мне… Она обо мне!»

И не понимая почему он произносит эти слова, Турсен сказал:

— Но я никогда больше не ел такого замечательного плова, который можешь готовить только ты… никогда…

Погладив ее рукой по волосам, он прошептал:

— Да пребудет с тобою мир.

И быстро вышел, чтобы не слышать, как ему ответят на это «Прощай!».

Турсен медленно шел сквозь теплую ночь. В голове у него не было мыслей, и только шарканье кожаных туфель о каменистую дорогу, отдавалось у него в ушах. Когда он издалека увидел юрту, перед которой горела большая лампа, то понял, что сегодня она не будет для него просто местом для сна.

Ниджаз исчез. Гуарди Гуеджи, уронив голову на руки, сидел на скамье перед столом за которым они обычно ели.

— Сегодня мой последний день здесь, — сказал Турсен.

— Я догадывался, — сказал Гуарди Гуеджи. — Посланцы из Кабула скоро приедут.

— Ты выглядишь уставшим, Предшественник мира.

— Не тело мое устало, — ответил тот. — Я хотел бы уехать отсюда вместе с тобой.

Старый крестьянин, который прислуживал Турсену, принес горячих лепешек, кислого молока, сваренных вкрутую яиц, и пастилу из виноградного сока и жира.

Он подал им чай. Гуарди Гуеджи ни к чему не притронулся.

Турсен сел и набросился на еду с неожиданной жадностью. Но ничто не показалось ему вкусным и попробовав, он отставил все плошки в сторону.

— Когда я сказал ей, что хочу есть, — пробормотал он, — она преобразилась в одно мгновение.

— Айгиз? — спросил Гуарди Гуеджи.

— Да, — ответил Турсен.

И он рассказал, как старое изможденное лицо умирающей, на один короткий момент, превратилось в улыбающееся лицо очень красивой и очень юной женщины.

И Гуарди Гуеджи произнес: