Всадник времени - [12]

— Аа-а-ллах А-а-к-бар!..

Эхо молитвы отражалось от стен домов узких улиц, и снова усиливалось, и вдруг звучало громче — «А-а-к-б-а-ар!» Это уже в соседнем дворе другие молящиеся тоже славили Аллаха.

Маннергейм видел, какое разнообразное стечение и скопление народа различных, совершенно разных культур и религий сливалось и перемешивалось здесь, в Кашгаре и вокруг него, в Яркенде, что стоит на реке Яркенд, в Хотане, где он вскоре побывает. Ведь чтобы прийти в этот оазис, в Яркенд, а за ним в Хотан, он прошёл через пустыню.

На узкой и длинной улице Хотана мастера-кустари торговали шёлком, халатами, глиняной посудой, коврами, художественными статуэтками и многим другим. Барона привлёк выразительный Будда, сидящий в своей обычной позе, скрестив ноги, подняв одну руку к груди, другую сложив поперёк живота. Скульптура из жёлтой бронзы с чёрной патиной была немногим меньше аршина, и от Будды шло мягкое, но отчётливое свечение. То ли лучи дня отражались в полированных местах на бронзе, то ли что-то ещё... Маннергейм купил эту статуэтку.

...Почти четыре сотни вёрст снова проходил маленький караван, возвращаясь из Хотана на Кашгар, с остановкой в Яркенде через песчанно-каменное безмолвие пустыни Такла-Макан. Слева вдали мерцала поднебесными вершинами громада Куэнь-Луня.

По ночам, если поднимался ветер, то он был ледяным, и небольшой караван барона порой шёл без остановки. Иной раз ставили юрты, в которых согревались, разводя огонь, ночевали и шли дальше. А днём декабрьское солнце китайской пустыни, хоть и слабо, но пригревало.

Но он, Маннергейм, всегда держался так, что его люди буквально стыдились показать свою слабость. Потому что все знали: барон Густав себя не жалеет. Он не знает, потому что не хочет знать, усталости. Он не жесток, а добр к людям. Но и люди должны иметь совесть. Казак Рахимьянов, к примеру, который стал очень уставать после длинного пути через горы, видел, как барон и полковник — а казаки знали кто он, — и человек учёный, да и хозяин их — а как трудится. Спит на кошме. Ест просто хлеб, если под рукой нет ничего другого. И — невозмутим, спокоен, и добр. Такой огромный. Ему и еды, и воды надо больше всех. А он и ест, и пьёт — меньше всех... И все его люди — и слуги, и переводчики, и казаки — всегда относились к нему с большим почтением.

...Филипп чётко и размашисто выстукивал копытами по каменистому грунту, а когда караванная тропа шла по песку, звуки копыт становились совсем другими. Песок уже промерзший, чуть прикрытый подмороженным снегом, как-то своеобразно и странно похрустывал.

Путь лежал по юго-западному краю пустыни. В глубокой папахе с поднятым воротником овчинного полушубка барон сидел верхом, покачиваясь в такт шагу коня. Он двигался третьим в своём караване. Девять лошадей и два верблюда. Высокие, уверенные в себе, невозмутимые, как природа их Азии, двугорбые замыкали караван.

И вдруг полковник увидел впереди над пустынной дорогой святящуюся человеческую фигуру.

Высокий, весь пронизанный светом, человек, с отчётливым переливчатым ореолом вокруг головы, словно парил над серо-жёлтой землёй пустыни. Руки его были подняты, но не распростёрты, как обычно в изображениях Христа на иконах, а сложены рука к руке перед его лицом.

И сам он был и похож на Христа, и не похож. Барон вдруг почувствовал, понял, что перед ним как бы возвышенный над миром Посланник единого Всевышнего, равного и великого для всех верующих разных религий! И неверующих тоже...

Маннергейм, конечно, в Бога верил, но назвать себя человеком особо религиозным, тем более богобоязненным, не мог никак.

Однако он смотрел на Посланника как заворожённый, не в силах, да и не желая, оторвать взгляда.

Вокруг царила первозданная тишина. Казалось, что вообще нет ни звуков каравана, ветра, — ничего. Только тишина. И вдруг полковник услышал голос, который обращался к нему, к Маннергейму. Светящийся человек ничего как будто не говорил, но голос звучал громко и отчётливо, даже гулко...

— Путь твой будет долог и велик, барон Маннергейм. Много войн встанет на пути твоём. Тебе придётся и терять высоту, и снова возвышаться. И каждое возвышение будет всё больше и значительнее. Ты сделаешь для северных народов Земли большие дела. Очень многие помешают тебе, как всегда мешают избранным. Сторонись жестокости, хотя без неё не обойтись на грешной земле. Но не будет в твоих трудах предательства, трусости и бесчестия. Ты не должен ошибаться в делах твоих, ибо это повлечёт большие беды. Высокий свет, достойный тебя, поможет тебе всегда найти истину для спасения народа твоего и помощи другим...

Посланник растаял, едва умолк звучный голос. Исчезла тишина, и снова возникло постукивание копыт и подвывание ветра.

Полковник поправил папаху, достал большой носовой платок и вытер обильный пот, от волнения выступивший на лбу. Было холодно, но лоб его вспотел.

Они уже шли целый день, смеркалось, пора было ставить юрты. Потому что до жилья ещё часов шесть пути, а кони и люди устали. Но он усталости не чувствовал совсем. Он был взволнован и не понимал, то ли всё это пригрезилось ему, то ли незаметно заснул? Но он не спал. Он в этом был уверен. Что же это было? Судя по поведению остальных людей и коней, всё это и слышал, и видел только он...