Всадник - [45]

– Ты случайно не отец наш?

Царь обернулся, посмотрел на них долгим взглядом, и вдруг как в необъяснимой вспышке откровения понял, кто эти люди. Он откашлялся.

– Я… – начал он.

Сефальт и Азалти наблюдали за ним очень внимательно. Бросив взгляд за спину, Иттерб увидел, что круг воинов за его спиной ожидает его ответа с нехарактерным напряжением. Тогда он положил руки на плечи Детям.

– Да, – сказал он весьма уверенно, хоть на сердце у него было очень тяжело. – Я ваш отец.

С этого давнего, но памятного дня началось медленное объединение эфестов и Детей. Процесс этот растянулся на столетия и даже к моменту нашего повествования не завершился: многие Дети не захотели покинуть родные льды и так и остались там, в северных лагерях, куда теперь стекались все знания, которые эфесты не использовали сами, где в ледовой купели смерзались воедино изуверские тренировочные практики и магические умения, почерпнутые по всему материку, где изготавливалось и совершенствовалось непобедимое оружие и непробиваемые доспехи. Сюда же многие эфесты отправляли своих вполне здоровых потомков и по доброй воле, зная, что такого обучения их отпрыски не получат более нигде. Детей, так и не пожелавших расстаться со льдами, называли «холодными».

4. Ламарра: любование сакурой

Непосредственно после прибытия Сефальта и Азалти к царю Иттербу эфесты отправили с Детьми экспедицию в Ламарру и, подавив понемногу нараставшее восстание, окончательно превратили некогда человеческий город в протекторат разочарованного народа и форпост Детей (которым, как не без основания полагал Иттерб, в будущих стычках и войнах суждено было стать козырным тузом Эгнана). Здесь, впрочем, люди, эфесты и дети эфестов сосуществовали куда более органично, чем в других местах, ибо не так уж было и понятно, какая нация является главенствующей – и даже смешанные браки были далеко не редкостью.

Пожалуй, в наше время это кажется и более естественным: всадник удивился бы, обнаружив Ламарру принадлежащей людям. Только эфесты, казалось, могли найти, приручить и подчинить себе это место, в котором из хорошего были лишь красота и неприступность. Красота, потому что горы здесь не выпирали пасторально-уютными возвышениями, покрытыми лесом и альпийскими лугами, а щерились неприступно сверкающими белыми клыками, увидев которые, Ганс-Христиан Андерсен переписал бы сказку о Снежной королеве, поместив ее в Ламарру. Драматичность пейзажа усугублялась богатством контрастов: гипотетический сухопутный странник (таких находилось мало) сначала пересекал бескрайние, сухие и жаркие степи, а затем как в очередную стену утыкался в оледеневший Бриллиантовый хребет и был принужден форсировать его без гарантии успеха (последний постоялый двор оставался в степи, а следующий был уже только в посаде Ламарры). Некогда люди добирались до Ламарры под водительством всадников, но времена те прошли, и мало кто знал теперь, как собрать караван и запасти провизию, какими тропами идти в горах – и, главное, зачем делать все это.

Однако доктора Делламорте не смущали сложности, ибо в Ламарре он бывал не раз. Вот и знакомый перевал, за которым располагается небольшое нагорье, где расселились посадские, а за нагорьем – городские стены и город-амфитеатр. Ламарру так и называли – «Алмазная лестница», да только лестницу эту высекла в скалах природа, расположившая свой амфитеатр не над сценой, а над водой.

Необыкновенная картина предстала взору всадника. По обе стороны дороги, отлично видимая ему с лошадиной спины через стену, бурлила жизнь тех, кто не называл себя ламаррианами, но делал жизнь последних возможной и даже роскошной. Климат в этой части материка был гораздо мягче, и камаргская зима давно сменилась благословенной весной. На выселках использовали каждый клочок земли – вокруг Алмазной лестницы полным ходом шла пахота. Всадник придержал жеребца, наблюдая людей и как будто даже гипта, скачущего по разрыхленной земле на пружинных ходулях вслед за… каким-то непонятным существом. В прошлые приезды сюда ему не довелось наблюдать ничего подобного, и потому на сей раз он присмотрелся, а присмотревшись, отпрянул, поняв: в окрестностях Ламарры уединенное сожительство видов породило что-то вроде белого кентавра. Но только вроде: хотя местные кентавры и были гибридами людей и знаменитых белых лошадей Ламарры (тех же великолепных коней, от которых происходил и жеребец Делламоте, по любопытной причуде законов наследственности уродившийся вороным… как ночь), разумных существ из местных кентавров не вышло… Быстро понявшие это риане впрягали их в плуги и телеги и использовали в хозяйстве.

Всадник успокоил разнервничавшегося жеребца и подъехал к стене. У стены на глубоко ушедшем в землю плуге сидел человек и жевал свернутую конвертом лепешку. Не выпряженный из плуга кентавр маялся в хомуте, жуя какие-то отруби из мешка, висящего на шее.

– Добрый день, любезный хозяин, – со свойственной ему пугающей обходительностью поприветствовал агрария магистр.

Земледелец быстро проглотил кусок. Судя по всему, страх перед ездоками на лошадях, хоть они и не объявлялись в этих краях больше века, сидел у людей в крови.