Всадник авангарда - [21]

— Не могу.

С этими словами он отвернулся и зашагал в сторону Краун-стрит и «Галопа» в поисках ночной выпивки.

Берри осталась стоять, где стояла. Ветер казался холоднее, она туже запахнула плащ.

«Ох, Мэтью, — подумала она. — Куда же ты уходишь?»

Ей всегда представлялось, что он уходит куда-то. Постоянно в пути. Неизменно прочь от нее — так оно кажется. Она ни за что бы ему не рассказала, что иногда смотрит по утрам из кухонного окна, как Мэтью выходит из дверей своей молочной. Что всегда отмечает, как он чисто умыт и тщательно выбрит, готовый к выходу в мир. Только вот после возвращения из последних странствий по лесам он вроде бы уже не так готов к выходу в мир, как прежде. Мэтью изменился, и хотя не хочет об этом говорить, но она видит, что шаг у него замедлился, плечи чуть ссутулены, будто в ожидании удара. Может быть, это молчание его и убивает — изнутри, очень медленно. Возможно, подумала она, если бы он ей доверял настолько, чтобы рассказать… тогда он мог бы вернуться по-настоящему из тех дебрей, потому что там он оставил какую-то милую и наивную частичку своей души, и ей, Берри, остро не хватает этой частички.

Она очень, очень бы хотела рассказать ему свою теорию собственной невезучести. Поведать о бедном Ефреме, всегда наступающем на крысиную нору или в грязную лужу, когда идет рядом с ней. Или о незадачливом Эштоне, который так старался быть собранным и аккуратным, когда впервые зашел за ней, и тут же сломал себе каблук. Это даже стало шуткой для них двоих — сколько каблуков он сломал рядом с Берри.

Но девушка помнила летний день, когда сидела на конце длинного пирса и рисовала. Да, тот еще пирс — просто жуть из пронизанных древоточцем досок, разделенных щелями шириной в ладонь. Жертва всех стихий и судов, ведомых неумелыми капитанами. Она выбрала эту развалину, чтобы ее не беспокоили.

А потом появился он.

«Можно мне подойти?» — спросил он.

«Если хотите», — ответила она, подумав, что мальчику хочется поплавать в морской воде.

Она продолжала рисовать, терпеливо ожидая вопля и всплеска. Потому что на этом гнилом причале правит бал ее невезение, и значит, мальчику не суждено дойти до конца доски.

Она ждала. Ждала.

И вдруг он оказался рядом. Она услышала, как он вздохнул с облегчением, и сама тоже испустила вздох облегчения из-под соломенной шляпы и сказала с лукавой улыбкой: «Хорошая погода для прогулки, правда, мистер Корбетт?»

А он ответил слегка дрожащим голосом: «Воодушевляющая».

И она вернулась к своей работе, которая состояла в том, чтобы передать цветовую сущность пастбища в Бруклине, и подумала: «Любой другой упал бы обязательно. Отчего же он не свалился?»

Этот вопрос все еще интересовал девушку.

И теория о ее предполагаемом дурном глазе (по крайней мере в отношении молодых людей), состояла в том, что этот самый дурной глаз вел ее в правильном направлении, как компас ведет корабль искателя приключений. Но куда направляется Мэтью, было ей неведомо. Иногда казалось, что он смотрит сквозь нее, будто она всего лишь туман, который можно раздвинуть рукой, как шелковую паутину.

Я бы хотела быть нужной тебе, безмолвно сказала она ему, где бы он ни бродил сейчас в темноте. Прошу тебя… ты мне это позволишь?

Но ответа не было. Был только зимний ветер, холодными пальцами ощупывающий лицо молодой девушки, исполненной надежд.

Стало ясно, что в ближайшее время Мэтью этой дорогой не вернется.

Поэтому Берри прекратила напрасное ожидание и пошла домой спать.

Глава шестая

Мэтью успел наполовину побриться, когда в дверь постучали. Он оторвался от зеркала, где отражалась довольно бледная усталая физиономия, и крикнул в сторону двери:

— Кто там?

До двери было всего шесть футов.

Ответа не было. Если не считать ответом повторного стука в дверь — сильного и настойчивого.

— Да! — воскликнул Мэтью несколько раздраженно. Утром ему было не до шуток. Это Берри, что ли, резвится? Нет, ночью она явно не была в игривом настроении и нынче утром тоже не будет. Свечные часы на стене показывали начало восьмого. Они представляли собой свечу в металлическом держателе, размеченном равноудаленными делениями.

— Чем могу быть полезен?

Мэтью держал бритву, готовясь провести по подбородку.

— Я пришел сюда, — сообщил мужской голос из-за двери, — говорить с мистером Мэтью Корбеттом.

Этот голос не показался Мэтью знакомым. Да, приглушен и искажен дверью, но… какой-то странный был в нем акцент. Мэтью положил бритву рядом с блюдцем мыльной пены и тазиком с водой.

— Кто вы такой?

— Я — посетитель, — ответил голос, — чей визит для вас имеет великую важность.

Мэтью никогда такого акцента не слышал. Английский, да, но в нем определенно слышалось… как бы обозначить это свойство? Певучесть? Какая-то странная мягкость? Слегка раскатистое «р», но определенно не шотландское. Любопытство Мэтью взяло верх. Он натянул на ночную одежду серый плащ, быстро смыл с лица мыло, подошел к двери, отпер ее и распахнул.

И увидел прямо перед собой белый шарф, пересекающий белую рубаху, прикрывающую широкую грудь. Посередине шарфа красовался орнамент, вышитый жемчугом и бирюзой. Щеголь был одет в широкие белые панталоны и черные ботинки. С плеч шириной как раз с дверной проем свободно свисал разноцветный плащ, отороченный шерстью ягненка. Пришедший — ростом в шесть с половиной футов, не меньше, — чуть наклонился, чтобы стало видно его лицо. На голове его белела чалма, закрепленная аналогичным орнаментом из жемчуга и бирюзы.