Врубель - [19]

Этот творческий настрой запечатлен в изображении экономки Папмелей, с которыми Врубель проводил лето 1883 года в Петергофе, — старушки Кнорре, с нежной трогательностью относившейся к «непутевому художнику», журившей его по-матерински.

Решение Врубеля провести лето с Папмелями, а не с семьей вызвало неудовольствие и даже обиду отца. С сокрушением он констатировал нелюбовь сына к своему домашнему очагу. И, надо признать, Александр Михайлович был прав. Врубель готов был жить где угодно — только не дома. Он оставался преданным сыном, братом, сокрушался, что отсутствие денег не дает ему возможности чаще навещать родных, старался им по возможности помочь. В письмах отца мелькают замечания: «Миша помогал при переезде на дачу самым добросовестным образом. Спасибо ему». В другой раз Миша не менее добросовестным образом в пору напряженных занятий репетирует Лилю по геометрии, физике. И таких фактов немало. Его сыновняя преданность несомненна и в этом письме. Свои творческие постулаты, выношенные в самых серьезных размышлениях, свои самые сокровенные переживания в эту пору он доверительно сообщает родителям. Но близкие и постоянные контакты с родственниками становились для него все более тягостными, и он, действительно, бежал из родительского дома. Весь уклад жизни родной семьи — добропорядочный, буржуазный — тяготил его. Вызывали постоянные разногласия жизненные принципы, взгляды родителей, их твердые представления о добре и зле, о долге… Уж кто-кто, а Миша знал, как все непросто в этом отношении, еще с юношеских лет, думая о Рафаэле и Дольчи и об их искусстве…

При признанию самого Врубеля, оценивающего результаты работы над портретом Кнорре, «в общем вышло суховато, так что больше смотришь как на подвиг терпения и прилежания — работа четырехмесячная, аккуратно по часа 3–4 в сутки». Но думается, что он не совсем справедлив. Интересно, понравился ли этот портрет самой Кнорре? Он лишен идеализации в передаче увядшей человеческой плоти. Вместе с тем суровый прозаизм во всей детальной и суховатой выписанности морщинистого лица, подчеркнутый тонкими окружностями металлической оправы очков, смягчен узором белого кружева. Лиловый тон лент с голубыми переливами связан с холодноватым тоном серого платья, оттененным горячими отсветами от цвета обивки кресла. Густо-бирюзовая тряпочка в корзинке, свернутая комком, в соседстве с розовой варьируют и подчеркивают доминанты цветового строя портрета. Учтены и использованы капризные очертания спинки кресла, обрамляющей лицо, дублированные формой висящего на стене рисунка. Мало того — Врубель, кажется, хочет в самом темпе письма и тщательной выписанности манеры соответствовать процессу вязания, которым занята старушка. Так в этом портрете сочетания цветов, живописные, отношения и построение композиции вовлечены в правдивое воссоздание человека. Образ не раскрывает характер, но дает почувствовать само живое существование изображенной пожилой женщины. Да, молодой художник уже стремится постичь, как простой кусок жизни возвести в «перл создания».

Как вдохновенный литературный опус читается изложенный Врубелем в письме к родителям замысел этюда рыбака. Текст полон сравнений, метафор: «лицо, — по его выражению, — как стертый пятак», «борода всклокочена в войлок», «лодка напоминает оттенки выветрившейся кости, с киля — бархатисто-зеленая, как спина какого-нибудь морского чудовища…» Этот этюд до нас не дошел. И неизвестно, работал ли над ним Врубель. Но уже его замысел знаменует движение вперед молодого художника. В описании этом автор еще связан с натуральной школой, но в ее лучших, поэтических образцах. От приземленного, обытовленного натурализма, от поверхностной натуральности к натурализму глубокому, основополагающему должно, по его мнению, перейти искусство.

Преданность действительности. Эта формула стала тогда общим местом. Все художники, точно сговорившись, хотели писать только с натуры, только жизнь и считали, что могут это делать. На самом же деле никогда взгляд на натуру не был столь поверхностен. И противопоставляя себя этим мнимым натуралистам, Врубель определяет свое отношение к натуре как исповедование «культа глубокой натуры», как «вглядывание в ее малейшие изгибы». В работе над этими этюдами Врубель снова и снова с благодарностью вспоминал Чистякова. Не кто иной, как Павел Петрович, в своей особенной методике преподавания смог облегчить жесткие узы академического обучения. Как считал Врубель, учитель помирил его со школой, которая порой забивает талант, лишая его наивного индивидуального взгляда — всей силы и источника наслаждений художника. Методика Чистякова, по словам Врубеля, отвечала той формуле живого отношения к природе, которую он, Врубель, ощущал как вложенную от рождения.

Этот вывод придал ему смелости и уверенности в себе, развязал ему, можно сказать, руки. Теперь от натурных этюдов акварелью — исполненных и только задуманных — жаждет перейти молодой художник к самостоятельному творчеству, вынашивая в то же лето замысел картины. С ней связывает он материальные надежды, так как пишет ее по заказу Кенига — владельца писчебумажной фабрики, при которой, в доме на Лифляндской улице, он был прописан в ту пору. Будущая картина вызывает и честолюбивые мечты — близится конкурс в Обществе поощрения художеств, и Врубель надеется принять участие в нем своим новым произведением.