Время золотое - [7]

Чегоданов оскорблял Стоцкого, прилюдно унижал, топтал его гордыню, хотел, чтобы тот взорвался, кинулся на него с кулаками. Но Стоцкий жалко трепетал, лицо становилось смертельно бледным, краснота щек уходила к подбородку, на шею, утекала вниз за ворот рубахи. И эта жалкая униженность, безответная робость распаляли Чегоданова. Косматый гнев бушевал, танцевал в груди, и казалось, во рту, из которого излетали оскорбления, пышет огромная паяльная лампа, жжет и пытает Стоцкого.

– Я слепил тебя из папье-маше! Нарисовал тебе рот и глаза! Из тряпочек сшил тебе костюм! Придумал тебе имя! Ты держишься на моих винтиках, дергаешься на моих веревочках! Вывинчу винтик, разорву веревочку, и ты рассыплешься на лоскуточки и щепочки! Ты меня слышишь? Ты не президент, а бумажка! Ты слышишь меня, бумажка?

Чегоданов хохотал, кричал, топал ногами, надвигался на Стоцкого, и все, кто был в кабинете, отпрянули, забились в углы. Смотрели, как за спиной Чегоданова на белой стене проступает красная клякса. Отпечаток убитого баррикадника, расплющенного выстрелом танка. Чегоданов уставился на ужасный оттиск, испытывая смертельную немощь, опустошенность, словно косматое существо оставило его, унеся все душевные силы. Он был рыбой, из которой вынули внутренности и которая вяло колыхалась в воде.

– Прости, – едва слышно пролепетал, обращаясь к Стоцкому. – Это не я. Это бес в меня вселился.

Все покидали кабинет. Режиссер Купатов выронил трубку, и она осталась лежать на полу, источая голубой дымок.

– Останься, – сказал Чегоданов Кларе, беря ее за руку. Смотрел, как меркнет сочное пятно на стене.

ГЛАВА 3

В соседней с кабинетом комнате Чегоданов лежал на диване, а Клара сидела у него в головах и чуткими пальцами водила по его лбу, бровям, переносице, гладила темя, массировала, сдавливала. Словно лепила ему другое лицо, рисовала неведомые знаки и письмена. Чегоданов замер от этих нежных настойчивых прикосновений. Был весь в ее власти, отрекался от собственной воли, избавлялся от мучительных раздумий, подозрений и страхов. Эта прелестная восточная женщина с низким бархатным голосом, душистыми волосами, мерцающими полузакрытыми глазами таинственно и неслышно овладела им. Окружила своими предсказаниями, гороскопами, начертаниями звезд и планет. Своим жемчужным лицом, переливами удлиненных глаз, загадочными стихами, взятыми из неведомых рукописей и пергаментов. Она казалась древней жрицей, хранительницей заповедных знаний, явилась к нему из ночного звездного неба, из юношеских волшебных мечтаний.

Теперь она гладила его лоб, словно разгребала тяжкие темные ворохи недавних огорчений. Так разгребают груды опавшей листвы, отыскивая под ними уцелевший цветок. Так перелистывают полуистлевшие блеклые страницы, внезапно открывая драгоценную буквицу.

И не было черной клокочущей площади, ненавидящих насмешливых лиц, яростных глаз Градобоева, нелепой трубки Купатова, жестоких губ телохранителя Божка, предательского лика президента Стоцкого. А была та чудесная опушка и куст чертополоха с пучком сухого соцветия, из которого теплый ветер вырывал летучие семена. И они, как прозрачные лучистые звезды с крохотной сердцевиной, летели по ветру. И он, мальчик, бежал за летучим семечком сквозь заросли желтой пижмы, сквозь розовые лесные герани, распугивая бабочек, сбивая с соцветий бронзовых жуков. Желал догнать это семечко, рассмотреть крохотное темное ядрышко, в котором, по словам его деревенской бабушки, находился образок Богородицы. Семечко взмыло, вспыхнуло на солнце и кануло, а он остался стоять с ощущением неразгаданной тайны, в предчувствии своей будущей загадочной жизни. Знал, что запомнит это мгновение, сбережет до последних дней эту восхитительную сладость и боль.

– Колдунья, – Чегоданов вернулся в явь из чудесного обморока, – что ты мне нагадаешь? Что говорят твои звезды? Что показывают твои карты? Неужели мое время прошло? Меня обожали, передо мною заискивали, моим именем называли детей, обо мне слагали песни, девушки мечтали родить от меня ребенка. Я выиграл войну, усмирив чеченцев. Я сохранил страну, от которой стали отваливаться Поволжье, Урал и Приморье. Я накормил народ, посадил его на иномарки, создал этот сытый, нарядный, свободный средний класс, который теперь выходит на площадь и хочет меня повесить. Моя популярность утекает сквозь невидимую течь, и скоро я уподоблюсь моему предшественнику, в которого плевали, как в мусорную урну. Не понимаю, что случилось. Неужели я проиграю выборы и этот выскочка Градобоев отнимет у меня приверженность народа?

Чегоданов завел руки за голову, коснулся шелковистого платья, провел ладонью по круглому колену, касаясь теплого тела. Это тело было желанным, послушным, принадлежало ему среди вероломного, лживого мира, служило утешением и отрадой.

– Ты победишь, мой любимый. Как всегда побеждал, потому что имя твое – Победитель. Все звезды говорят о твоей победе. Тебя охраняют Уран и Марс, а Юпитер ведет тебя к триумфу. Ты – космический цветок, который приплыл из Космоса, чтобы преобразить землю, спасти ее от иссушающих засух и беспощадных пожаров, от кровавых смут и разрушительных войн. Ты – цветок, с которого опадают серебряные лепестки и появляются золотые. Такие цветы вырастают раз в тысячу лет в саду небесного фараона. И за такими цветками ухаживают волшебные садовницы и небесные жрицы. Я твоя садовница и жрица. Вдыхаю твой аромат, целую твои золотые лепестки…