Время убивать - [7]

Но и в этом случае Орел-Решка тщательно выполнил свое домашнее задание. Он проследил жизнь миссис Этридж, в девичестве Беверли Гилдхерст, с того времени, как она окончила колледж Вассар. Он раскопал, что в Санта-Барбаре ее как-то раз арестовали за проституцию, а затем освободили. В Вегасе она была замешана в какую-то историю с наркотиками. Хотя ее вскоре отпустили за недостаточностью улик, были веские основания полагать, что ей удалось выпутаться лишь благодаря поддержке семьи, которой это недешево обошлось. В Сан-Диего она занималась шантажом на пару с известным сутенером. Кончилось это плохо: судом и освобождением под залог; тогда как ее менее удачливый партнер угодил в фолсомскую тюрьму. И все же, как установил Орел-Решка, однажды ей пришлось отсидеть пятнадцать суток — в Оушн-сайде, за пьянство и дебош.

Выпутавшись из всех этих неприятностей, она вышла замуж за Кермита Этриджа, и ничто бы не помешало ей вести счастливую семейную жизнь, если бы вскоре после свадьбы в газете не появились компрометирующие ее снимки.

…Материал, собранный на Хьюзендаля, вызывал глубокое омерзение. Документальные свидетельства не представляли собой ничего особенного: там были только имена мальчиков и даты, когда Тед Хьюзендаль предположительно вступал с ними в сексуальные отношения; к ним прилагались больничные счета, оплаченные Хьюзендалем, за лечение некоего Джеффри Крамера, одиннадцати лет. В счетах был указан диагноз: внутренние повреждения органов, разрыв тканей. Фотографии, которые добыл Орел-Решка, очень своеобразно дополняли облик будущего народного избранника, губернатора штата Нью-Йорк.

На целой дюжине снимков были запечатлены самые различные сцены. С одного из них, наиболее отвратительного, прямо в объектив смотрел стройный юный негритенок. Лицо его было искажено от боли: сзади в мальчишку внедрялся Хьюзендаль. Примерно то же было и на нескольких других фотографиях. Выражение боли на лицах детей, возможно, было притворно-театральным, но не приходилось сомневаться: девять из десяти обычных граждан, увидев эти снимки, с радостью накинут петлю на шею Хьюзендаля, чтобы повесить его на ближайшем фонарном столбе.

Глава четвертая

В шестнадцать тридцать я сидел в приемной на двадцать втором этаже небоскреба из стали и стекла на Парк-авеню. Кроме меня, здесь была только секретарша. Она работала за столом эбенового дерева в форме буквы «П». Ее лицо было чуть-чуть светлее стола, а волосы, коротко остриженные, причесаны в стиле «афро». Обитый винилом диван подо мной был того же цвета, что и стол. На белом столике рядом с диваном лежали журналы: «Архитектурный форум», «Научная Америка», пара изданий по гольфу, «Иллюстрированный спортивный журнал» за прошлую неделю. Вряд ли я мог найти в них что-нибудь полезное для себя, поэтому я даже не притронулся к ним, а стал рассматривать небольшую картину на дальней стене. Это был любительский пейзаж, написанный маслом. Бурные волны океана подбрасывали и качали несколько лодок. Пассажиры одной из них, на переднем плане, через борт склонялись к воде. Впечатление было такое, что их одолел приступ тошноты, но вряд ли в замысел художника входило показать именно это.

— Эту картину нарисовала миссис Прагер, — сказала девушка. — Жена шефа.

— Интересная вещица.

— И все картины, что в его кабинете, нарисовала тоже она. Как хорошо иметь талант!

— Еще бы!

— А ведь она никогда ни у кого не училась.

Художественный дар миссис Прагер секретарша, по-видимому, оценивала иначе, чем я. Любопытно, когда эта леди занялась живописью, подумал я. Скорее всего после того, как подросли ее дети. А детей у Прагеров было трое: сын, учившийся в медицинской школе при университете в Буффало, замужняя дочь в Калифорнии и самая младшая из них — та самая Стейси. Все они уже покинули родительское гнездышко; миссис Прагер жила теперь в своих владениях в Рае и писала бушующее море.

— Он закончил телефонный разговор, — сказала девушка. — Извините, я не разобрала ваше имя.

— Мэтью Скаддер, — сказал я.

Она позвонила шефу по внутреннему телефону и сообщила о моем приходе. Как я и предполагал, мое имя ни о чем ему не говорило, поэтому она спросила, по какому делу я пришел.

— Я представляю интересы Майкла Литвака.

Это, очевидно, прозвучало недостаточно убедительно для Прагера. По обрывочным словам секретарши, продолжавшей держать трубку, я понял, что он так и не вспомнил этого имени.

— Я же сказал, что представляю интересы Майкла Литвака, — продолжил я. — Кооператив «Сбей и удирай». Дело сугубо личное, я убежден, что мистер Прагер непременно согласится встретиться со мной.

Конечно, я не сомневался, что у него нет ни малейшего желания увидеться со мной, но когда девушка передала ему то, что я сказал, он понял, что ему не удастся отвертеться.

— Он вас примет, — сказала она через несколько мгновений, кивнув в сторону двери с табличкой «Личный кабинет».

Кабинет оказался большим и просторным. Противоположная двери стена была застеклена, и передо мной открылся превосходный вид на город, который почему-то выглядит тем лучше, чем выше точка, откуда вы смотрите. Убранство этого помещения в отличие от сугубо современной обстановки приемной было вполне традиционным. Стены обшиты панелями темного дерева — ничего похожего на дешевую фанерную облицовку. Ковер — цвета светлого портвейна. Множество картин на стенах, сплошь марины, несомненно, принадлежавшие кисти миссис Прагер.