Время Тьмы - [90]

Одна темная фигура, он знал, должна была быть Томеком Тиркенсоном; другая, думал он, была Джованнин. Похоже, что-то было не в порядке с его восприятием расстояния.

Воздух стал тихим, без движения, запаха или дыхания, даже без ощущения близости Тьмы – хотя он знал, что неправ в этом отношении, это должно было быть просто из-за его угасающих чувств. Тьма двигалась следом, выжидая момент для удара. Дважды он оглядывался через плечо и видел огненные взмахи клинка Ингольда в темноте.

Руди удивился, почему колдун послал их вперед, и прикидывал со всей силой, оставшейся в нем для размышлений, смогут ли они добраться до ворот, прежде чем Тьма наконец обрушится на них с высоты. Земля раскисла; он, казалось, двигался по колено в грязи, пытаясь удержаться на ногах.

Потом сверху на них обрушился ветер – не ветер Тьмы, но ветер бури, кружащий вихри снега, когда они бежали к зияющей дьявольской пасти ворот. Рев крепнувшего бурана был подобен вою волков на охоте. Штормовые ветры, бившие их с такой силой, что заставляли Руди шататься, ослепляли, замораживали, бушевали среди них дикой злобной песнью.

Он пробивался вперед, видя перед собой громоздящийся мрак какого-то огромного угрюмого утеса, штормовые ветры превратили костры в тридцатифутовые столбы огня. Он споткнулся обо что-то в темноте и упал, выпустив руку Альды. Взглянув вверх, он увидел перед собой сияющие ворота – он лежал на ступеньках. Руди видел, как Джил тащит Альду по ступенькам, обрамленным неистовым блеском снега и огня, ветер смешивал черные волосы девушек в одно струящееся облако.

Кто-то наклонился над ним, поднял его и увлек в эту красную преисподнюю. Измученный и полубесчувственный, он краем глаза увидел лишь то, что рука, сжимавшая его предплечье, была в черной бархатной перчатке, сияющей рубинами, как каплями свежей крови.

Когда в глазах у него прояснилось, он лежал на полу прямо в воротах, полузанесенный снегом. Мужчины и женщины входили внутрь, шатаясь от холода и изнурения, дети тоже. Джил была права. Его сдача на милость судьбы в снежном мраке была проявлением трусости, которое не допустил бы и восьмилетний ребенок. Он увидел Джованнин – череп с тлеющими углями в глазных впадинах, меч в скелетообразной руке. Алвир был, как темная башня, сестра прижималась к нему, Тир измученно всхлипывал у ее груди. Алвир не смотрел ни на кого из них, взгляд был устремлен в темную пещеру самого Убежища, прикидывая масштабы нового владения.

И за ними была Джил, ее жесткие, как у ведьмы, волосы трепетали в завихрениях бури, потому что она стояла в воротах, вглядываясь в темноту долины. Но во всей этой пустыне льда и режущего ветра Руди не мог разглядеть ни единого проблеска движущегося света.

15

– Где он? – спросил Руди.

– Со стражниками, – она поправила рукоятку меча, не глядя ему в глаза. Он видел, что она плакала.

Руди повернулся и обнаружил, что должен держаться за стену, чтобы, превозмогая боль, подняться на ноги. Его пронзала боль, становившаяся нестерпимой при малейшем движении. Вялость сковала не только его кости, но и душу тоже, так что ничто – ни бег прошлой ночи, ни новости, которыми Джил разбудила его днем, – не вызывали у него ни печали, ни радости. Он осознавал это как признак предельного утомления.

Когда я вернусь в Калифорнию, устало пообещал он себе, я никогда не буду огорчаться из-за пустяков. Теперь-то я знаю, что есть вещи и похуже. Конечно, если я вообще вернусь в Калифорнию, поправил он себя и пошел следом за Джил.

Комната была одной из разгороженных, как кроличьи садки, клетушек, которые хаотически растянулись по ту сторону двери справа от ворот. Чтобы выйти, надо было прокладывать путь через слабо освещенные груды спящих, лежавших там, где они упали в слепом изнурении, и перешагивать через жалкие узлы горшков и одеял, брошенные в углах маленьких комнат. У небольшого очага фарфоровая кукла лежала, как мертвый ребенок, рядом с парой рваных ботинок. В помещении стоял запах нестиранной одежды и запачканных детских пеленок. Щурясь в тусклом свете, Руди шагнул в центральный зал Убежища.

Оглядываясь по сторонам в темной твердыне этой крепости, он мог лишь удивляться человеческой живучести и человеческому стремлению обустраивать свою жизнь. Здесь, в этой внушающей благоговение крепости из камня и стали, после того как они прокладывали путь через опасность, смерть и мрак, люди обустраивались в уюте на зиму. Дети – Минальда была права, дети оказались самыми выносливыми и живучими – бегали, как сумасшедшие, взад и вперед по этому огромному гулкому залу, их пронзительные дикие вопли отдавались в невидимых сводах...

Он слышал женские голоса, приятные и высокие, и искренний, довольный мужской смех.

Внизу, в одном конце этого чудовищного помещения, прямоугольник мерцающего света обозначал двери – дневной свет, перемешанный с тучами и снегом.

На другом конце зала пара монахов в залатанных красных мантиях прикрепляла бронзовое распятие над дверью комнаты, иначе неотличимой от сотен таких же маленьких черных дверей, чтобы утвердить владение Церкви – Собор Ренвета и резиденцию аббатисы Джованнин. Уж она-то явно не тратила времени даром.