Время сомнамбул - [3]

— Живой, — остановил его отец. — Мертвеца бы крысы жрали.

Махнув рукой, он зашагал к машине. Сын снова сел за руль.

— Вот что, — откинувшись на сиденье, глухо сказал человек, ставший Вторым, — привяжите меня сегодня к кровати.

— Вместе со мной, — эхом отозвалась Третья.

Так и сделали. Но это не помогло. Всю ночь супруги ворочались, ерзая под одеялом, пытались перегрызть толстые корабельные веревки, и дети слышали, как они выли, словно волки на луну. Но хуже было другое, нечто постыдное — непроизвольное мочеиспускание, будто к обоим вернулся детский энурез, которого раньше и в помине не было, так что утром пришлось перестилать мокрые постели. Это делали дети, самих супругов подобная мелочь уже не раздражала, они относились ко всему с нараставшим равнодушием, а в их молчании слышалось: подумаешь, пустяк.

Во вспышке лунатизма пока не видели ничего угрожающего, хотя слухи о нем разлетелись по городу.

— Подумаешь, бродят ночами, — смеялся в пивной Иван Грач, охотник на полярных волков, известный балагур. — И не такое видали. Возьму их в следующий раз с собой в тундру, чтобы не скучать. Или этого выпивоху, Неклясова, с которым недавно раздавили поллитровку и потом еще добавили, пока не допились до чертиков.

Полжизни Грач провел среди льдов, бродя по исхлестанной ветрами равнине, и, ночуя летом в чахлых зарослях карликового колючего можжевельника, росших на белесых проплешинах ягеля, считал это за счастье. Возвращаясь из далеких экспедиций с ворохом волчьих шкур на санях, он шел в пивную и, вознаграждая себя за длительное молчание, трещал часами со случайными посетителями, которым заблаговременно, чтобы им было неудобно уйти, покупал выпивку. Грач был рубаха-парень, свой в доску, готовый прийти на помощь в трудную минуту, и, услышав про Варгиных, не откладывая, отправился из пивной в огромный сруб на берегу. «Неужели все так плохо? — готовил он речь по дороге. — Не сердце же, тьфу-тьфу, не опухоль какая, в конце концов, ночные прогулки полезны — и воздухом подышишь свежим, и жирок растрясешь». Настраиваясь на подобный тон, он заготовил еще несколько шуток, которые вылетели из головы, когда он увидел мятое, будто со сна, лицо Второго.

— Что, так плохо? — только и смог пробормотать он, едва поздоровавшись.

— Отдал бы половину оставшейся жизни, чтобы избавиться от этого, — устало сказал Второй. Он всего-навсего зевнул. Обнажились желтые, редкие зубы. Потом еще раз, уже дольше. Но этого хватило, чтобы Грач мгновенно вспотел.

— Ну, отдыхай, а я, пожалуй, пойду.

Грач выскочил, забыв на вешалке свою ушанку. Всю дорогу он не мог успокоиться, перед ним стояло сонное лицо, кривившийся в бесконечной зевоте рот. Хмель из него давно выветрился, дома он налил себе водки, опрокинув целый стакан, но не мог взять себя в руки. Он машинально включил телевизор, что уже давно не делал. Шел какой-то детектив со стрельбой. Грач считал такие фильмы детски-наивными, но сейчас не мог понять, в чем там дело. Его мысли блуждали, как пьяные, он не мог сосредоточиться, чего раньше за ним не наблюдалось даже в самых отчаянных передрягах. Грач прибавил громкость, доведя до отказа. Но и это не помогло. В полночь он вдруг почувствовал, что смертельно устал, и, рухнув на диван, уснул, так и не выключив продолжавший орать телевизор. Иван Грач подхватил вирус четвертым. От Неклясова, с которым накануне распивал поллитровку. Его попадания в разряд лунатиков было не скрыть, и о болезни уже говорил весь город. Однако потом все стихло, и следующая неделя прошла спокойно. Случаев заболевания больше не наблюдалось или, как решили потом, его симптомы оказались скрытыми для нетренированных глаз, и разговоры мало-помалу начали стихать.

Но здесь-то и грянул гром. Казалось бы, прошло время, и ничего не предвещало новой волны заболевания, и тут на тебе, вирус захватил сразу троих собутыльников Грача, перед которыми он храбрился в пивной. Болезнь взорвалась с опозданием, когда не ждали, точно бомба замедленного действия, поразив также семьи этих троих. А потом началась цепная реакция. Болезнь оказалась заразной, как ветрянка. И хуже того — она прогрессировала. Неклясов, заболевший первым, в обычном понимании уже не просыпался и не засыпал, все время пребывая на зыбком пограничье сна и яви, которые не различал. Живя в полудреме-полубодрствовании, он все делал механически, инстинктивно, по-прежнему выполняя кое-какие обязанности по дому, привитые десятилетиями привычки прочно засели в углах его подсознания — надев пропахшие рыбой резиновые перчатки, он потрошил треску с поразительной точностью, ни разу не порезавшись острым разделочным ножом, который бросал тут же, рядом с чугунной сковородкой, когда начинал жарить на ней белые кусочки филе, не забывая ни вывалять их в муке, ни посолить, ни полить прежде раскаленную посудину подсолнечным маслом. При этом рук он не чувствовал, они были словно не его, прямо какие-то руки-крюки, отказывавшиеся подчиняться, однако чудесным образом делавшие все сами по себе. Болезнь у него вступила в хроническую фазу, когда ни она не могла одолеть организм, ни тот ее. И Первый жил в полубессознательном состоянии, как все лунатики, но приступ у него занимал теперь все время, не проходя ни днем, ни ночью. Он двигался, как зомби, а когда его трясли за плечо, пытаясь разбудить, инстинктивно сбрасывал руку. Если с ним разговаривали, он отвечал невпопад, будто спросонья, но изредка в его словах проскакивал здравый смысл. И это было тем чаще, чем примитивнее были вопросы. Можно сказать, Первый превратился в недоразвитого ребенка, однако приобретенные за жизнь навыки выдавали в нем взрослого. Пить он не бросил. Как и раньше, наклонив огромную бутыль, наливал в стакан самогон или шел в кафе, где бубнил невнятные слова, подкрепляя их жестами, по которым можно было догадаться, что он требует водки, а когда ему отказывали, грязно ругался. Все было совсем как прежде, когда он напивался. Только теперь дело не доходило до драк — слишком медлительны стали его движения, а реакции — сонными. Боясь заразиться, Первого гнали, суеверно глядя на закрывшуюся дверь, ведущую в лунную ночь. Этой же дорожкой за Первым пошли и другие сомнамбулы. И всегда было одно и тоже. Когда им сообщали, что в неверном свете звезд они шатались, широко раскинув руки, недоумение на их лицах сменял ужас. Они отчаянно трусили. Приходя к врачу, просто тряслись от страха. Для вида врач осматривал их, предлагая раздеться, ощупывал лимфатические узлы, трогал живот и направлял на МРТ. Уходить, однако, они не торопились.