Время смеется последним - [82]

лови, написал он в ответ и скинул ей список из пятидесяти имен вместе с краткими комментариями.

ок. тгд нчнм Их взгляды встретились.

— Да, так легче, — сказал Алекс.

— Еще бы, — пробормотала Лулу голосом почти сонным от облегчения. — Потому что чище — без философии, без метафор с оценками.

— Дай! — сказала Кари-Анна и потянулась за его телефоном: он забыл его спрятать и бездумно держал прямо перед собой.

— Нет. — Алекс вдруг забеспокоился. — Нам пора.

— Постой! — Лулу смотрела на Кари-Анну, будто только сейчас ее заметила. — Я кое-что ей напишу.

— Нет-нет, мы не… — начал Алекс, но не излагать же Лулу их семейные взгляды на воспитание детей? Телефон в его руке опять завибрировал. Кари-Анна радостно взвизгнула и ткнула толстым пальчиком в экран.

— Я, я! — объявила она.

малыш, тв папа класс

Алекс послушно прочел это вслух и почувствовал, как теперь он сам краснеет. Кари-Анна тыкала в клавиши с яростным воодушевлением изголодавшейся дворняжки, которую запустили в мясной отдел. На экране уже появилась картинка из стандартного детского набора: лев под сияющим солнцем. Кари-Анна тут же принялась зумить льва по частям так уверенно, будто занималась этим с первого дня жизни. Лулу прислала новое сообщение: я не знла св папу, умер до мго рожд. Алекс прочел молча, поднял глаза.

— Обидно, — сказал он, но собственный голос показался ему громким до развязности. Тогда он опустил глаза и, вклиниваясь между толстыми детскими пальчиками, впечатал: жаль.

истор древн мра, ответила ему Лулу.

— Дай! Дай! — гортанно негодовала Кари-Анна, пытаясь дотянуться до отцовского кармана и чуть не вываливаясь из своего слинга.

В кармане вибрировал телефон — вот уже несколько часов, почти непрерывно, с того самого момента, как Алекс с Кари-Анной вышли из греческой закусочной. Неужели вибрации передаются через тело и она их чувствует? — думал Алекс.

— Дай! Люлю!

Алекс понятия не имел, почему Кари-Анна решила назвать его телефон «люлю», но он, разумеется, не собирался ее поправлять.

— Маленькая моя, что ты хочешь? — с чрезмерной (казалось Алексу) заботливостью спрашивала Ребекка: после проведенного на работе дня она часто в разговоре с дочерью впадала в преувеличенно заботливый тон.

— Папа! Люлю!

Ребекка перевела вопросительный взгляд на Алекса.

— Что за «люлю»?

— Откуда я знаю?

Они спешили на запад, чтобы успеть дойти до реки к заходу солнца. Из-за потепления и связанной с ним «корректировки» земной орбиты зимние дни сократились: в январе теперь солнце садилось в четыре двадцать три.

— Давай ее мне, — сказала Ребекка.

Она вытащила Кари-Анну из слинга и поставила на закопченный тротуар. Кари-Анна сделала несколько смешных неуклюжих шажочков.

— Так мы не успеем, — напомнил Алекс.

Ребекка подхватила малышку на руки, они пошли быстрее. Сегодня Алекс встретил жену под дверью библиотеки; в последнее время он встречал ее часто, даже если они не договаривались заранее, — просто чтобы не сидеть в квартире, заполненной грохотом стройки. Но сегодня была еще одна причина: он хотел наконец рассказать ей о своем договоре с Бенни. Сколько можно тянуть.

Пока они добирались до Гудзона, солнце успело скрыться за дамбой, но, поднявшись по ступенькам до надписи «Прогулки с видом на Гудзон!» (по парапету дамбы тянулись рекламные щиты), они увидели его снова: оно висело над Хобокеном, оранжевое, как яичный желток. «Сама!» — выкрикнула Кари-Анна и, как только Ребекка опустила ее на ножки, потопала к железной ограде, всегда в этот час облепленной людьми. До возведения защитной дамбы многие из них (как и Алекс), скорее всего, вообще не замечали закатов. Зато теперь возлюбили. Пробираясь вслед за Кари-Анной в толпу, Алекс взял жену за руку. Ребекка, сколько он ее помнил, всегда носила нелепые массивные очки — будто в противовес собственной женственности и сексуальности. Оправы были разные: иногда как у героини старого шпионского фильма «Дик Смарт 2.007», иногда как у бэтменовской Женщины-кошки. Алекс был доволен, что в борьбе с очками Ребеккина сексуальность все-таки выигрывала — правда, в последнее время он не был в этом так уверен: очки, плюс ранняя седина, плюс ночные бдения над книжками делали свое дело, и Алексу уже казалось, что Ребекка потихоньку врастает в тот образ, за которым раньше пряталась, превращается в замотанную, затурканную профессоршу — пашет, чтобы успеть сдать книжку в срок, читает два курса в университете и председательствует в куче комитетов. И меньше всего в этой картинке Алексу нравился он сам: стареющий музыкальный фанат, который не в состоянии заработать на жизнь и поэтому вытягивает жизненные соки (во всяком случае, остатки сексуальности и женственности) из жены.

В академическом мире Ребекка была звездой. Ее новая книга раскрывала феномен словесных оболочек — таким термином она обозначила слова, которые практически утратили смысл и мало что значат без кавычек. Этих слов становилось все больше: «друг», «текст», «реальность», «реальный» — и все они были выхолощенные, пустые, одна шелуха. Некоторые слова — скажем, «поиск», «пространство» или «облако» — явно обессмыслились от частого использования в сети; с другими дело обстояло сложнее, а кое-что и вовсе казалось необъяснимым: как, например, слово «американец» превратилось в ироническое прозвище? И почему «демократия» звучит теперь так издевательски-насмешливо?