Время расставания - [6]

Теперь Валентина проводила вторую половину дня, читая вслух романы молодым ослепшим солдатам; она писала за них письма, делала им перевязку. Стиснув зубы, поборов отвращение, юная особа прикладывала хрупкую руку к лицам, покрытым волдырями, вслушивалась в сиплое дыхание солдат, которые порой даже не могли вспомнить собственное имя. Она представляла при этом брата, попавшего в похожий госпиталь, оставшегося один на один со своей бедой.

Щетка для волос выскользнула из пальцев и упала на пол. Валентина встала и завернула кран, чтобы вода перестала литься. На секунду она закрыла глаза. Наступит ли день, когда пройдет боль утраты?

Андре надел домашнюю куртку и затянул ее поясом. Затем он налил коньяка в бокал и уселся в глубокое кресло. Слава Богу, испытание закончено! Как он боялся свадебной церемонии, поздравлений, речей! Все эти волнения неизбежны, как обязательные коробки с подарками. Он предпочел бы скромную мессу в присутствии нескольких близких друзей, в маленькой средневековой часовне, где лишь чистота камня воплощала единственную духовность, которую он еще признавал, — духовность красоты.

Андре был человеком тишины, простым человеком, который не любил ни тернистых дорог, ни слишком коротких путей. Когда он был ребенком, многие считали его упрямым, даже ограниченным. С годами это упорство лишь усилилось. Так что раз уж Андре однажды, в считанные секунды, решил, что именно эта и никакая другая женщина должна стать его женой, он не смог бы отказаться от этой идеи.

Все случилось во время увольнения, когда Эдуард Депрель пригласил его на обед. «Я надеюсь, что это тебя не смутит, но с нами будет моя младшая сестренка». К удивлению Андре, маленькая девчушка с темными волосами, которую он помнил весьма смутно, превратилась в серьезную и строгую девушку. Молодому человеку она показалась столь красивой, что на протяжении всего обеда он не мог даже рта раскрыть, а Эдуард безустанно рассказывал всевозможные истории о фронтовой жизни. Конечно же, те истории, которые можно было пересказывать в присутствии Валентины. С того самого дня ее образ неотступно преследовал младшего Фонтеруа.

Андре поднялся, чтобы открыть окно. Квартира на авеню Мессии, с большими комнатами, наполненными воздухом, казалась еще не обжитой. Мебель в гостиной была расставлена как попало. Картины, выстроившиеся вдоль стен, ждали, чтобы их развесили на стенах. Лакированная ширма с инкрустацией из слоновой кости стояла в углу, напоминая закрытый веер.

Мужчина вышел на балкон. На другой стороне авеню некоторые окна еще были ярко освещены. Ветви деревьев были совершенно голыми — наступил январь. По улице, громыхая, проехал автомобиль.

Теперь, когда Валентина стала его женой и никто больше не мог у него ее отнять, Андре почувствовал себя опустошенным. Когда он просил ее руки и она, не колеблясь, согласилась, он был удивлен столь скорым ответом. Он знал, что Рене Депрель беседовал с дочерью об этом браке, но современные девушки не повиновались отцам.

После демобилизации Андре старался узнать о Валентине как можно больше. Он терпеливо ждал долгих два года, стараясь встречаться с ней на парижских приемах или во время ее кратких визитов в Монвалон. Конечно, он рисковал потерять ее, но интуиция подсказывала ему: если он поторопится, то получит отказ. Можно сказать, что он раскинул вокруг девушки целую шпионскую сеть, но вел себя столь сдержанно, что никто из их общих друзей не заподозрил Андре в интересе к Валентине. Но однажды вечером он не смог уснуть. Широко открыв глаза, мужчина смотрел в темноту, его сердце билось все быстрее и быстрее. Решающий момент наступил, и теперь все его будущее зависело от ее ответа. Сказать по правде, этот сдержанный человек, отличающийся скупыми жестами, был влюблен в Валентину Депрель, как мальчишка.

До сей поры Андре ни разу не влюблялся. Конечно, он любил свою профессию, но семейное дело не приносило ему полного удовлетворения, так как оно было неразрывно связано с именами его отца Огюстена, его дедушки и его предков. Их род можно было проследить вплоть до некоего Эмиля Фонтеруа, который в 1765 году стал первым, кто вошел в братство торговцев-скорняков-меховщиков и получил право носить кафтан из голубого бархата, подбитый рысьим мехом.

Вместо того чтобы чувствовать законную гордость от того, что он может продолжать славное дело изобретательных, талантливых и умелых людей, Андре порой ощущал смутный страх, ему казалось, что пристальные взгляды людей с портретов, развешенных в коридоре, ведущем к кабинету его отца, уничтожат, раздавят его.

Из глубин памяти всплывали воспоминания о том потрясении, какое он испытал, впервые пройдясь по этой «портретной галерее». Андре вспоминал нескончаемое шествие по коридору, свои собственные шаги и шаги няни, приглушенные густым ворсом ковра в красных узорах. Должно быть, ему было лет шесть или семь. Гнетущее чувство усиливалось тем, что впереди мальчика ждало неминуемое наказание. За дракой, во время которой Андре отдубасил младшего брата, последовал «вызов» к отцу. Но родитель ждал сына не дома, а в своей конторе. Так Андре в первый раз посетил внушительное здание на бульваре Капуцинов. Привилегия превратилась в кошмар. Под укоризненными взглядами предков, одних в париках, других — с жесткими крахмальными воротниками, «осужденный» приблизился к массивной двери. Он испытывал такой страх, что опасался обмочить штанишки, а это стало бы ужаснейшим унижением. Нянина рука в перчатке сдавливала его пальцы. Он очень любил свою «нянюшку», немку по национальности, но в тот день у нее было плохое настроение: сжатые губы, выпяченная грудь от возмущения.