Время расставания - [2]

Валентина послала Андре успокаивающую улыбку. Нервный смех вызвал спазм в горле. Все идет как нельзя лучше, не правда ли? Да и могло ли быть иначе? Она уже произнесла свадебные клятвы, и сотня приглашенных дам в вечерних туалетах и мужчин в накрахмаленных манишках терпеливо ждали своей очереди поздравить ее. Однако невеста хотела лишь одного: швырнуть куда-нибудь букет из флердоранжа, сорвать вуаль и убежать в паутину парижских улиц, туда, где мелкий, но неумолимый дождь превращал в размытые пятна уличные фонари и поливал машины, выстроившиеся в ряд перед особняком.

Андре попытался взять ее за руку. Валентина прошептала невнятные извинения и пообещала вернуться через несколько минут. Она выбежала из огромного зала, миновала один коридор, затем другой. После помолвки девушка не раз приезжала в дом будущего свекра, но она все равно ощущала себя здесь потерянной, чужой. С правой стороны располагалась застекленная дверь, выходящая в сад. Холодный воздух принес облегчение. Валентина положила обе руки на ограждение террасы. Зернистый камень оставил у нее на ладонях причудливый рисунок.

Это абсурдно! Откуда эта тревога? Несколькими годами ранее у нее потемнело в глазах, когда отец попросил ее подойти к нему. Он стоял в гостиной у окна с телеграммой в руке. Мужчина без слов протянул послание дочери. Она пробежала глазами несколько строчек, в которых сообщалось о смерти брата, и ее виски как будто тисками сжало. Она тщательно разорвала листок бумаги и разбросала кусочки по ковру. Валентина не пролила ни единой слезинки ни в тот день, ни когда им отдавали личные вещи Эдуарда: три фотографии, испачканные кровью, нож и перстень с фамильным гербом. С тех пор она всегда носила на шее на нитке эту тяжелую драгоценность.

Заблудившись в собственных воспоминаниях, Валентина машинально дотронулась до кольца, которое образовывало маленький бугорок на ее свадебном платье. Во время примерок портниха протестовала: «Мадемуазель, складки на ткани… Только взгляните, как они портят силуэт, ломают линии…» Она перевела взгляд светлых глаз на маленькую взволнованную женщину. «При Шмен де Дам[1] тоже были сломаны все линии, мадам». И кольцо осталось на месте, подвешенное на хлопковой нити, которую Валентина меняла, когда она истиралась.

Отныне она должна была носить еще одно кольцо. Золотой ободок, на котором ювелир выгравировал надпись «Андре, 1921». Кольцо украшал изумруд продолговатой формы.

— Она открыта, знаете ли.

Валентина вздрогнула. Какой-то мужчина, прислонившись к затененной стене и скрестив руки на груди, внимательно наблюдал за ней.

— Простите?

— Эта калитка, там, в глубине сада, на которую вы смотрите, — она открыта. Я только что видел, как ею пользовался дворецкий.

— Я не понимаю…

— Вот уже несколько минут, как я наблюдаю за вами. Вы напоминаете животное, попавшее в ловушку. Однако свобода близко, буквально в двух шагах от вас. Если, конечно, свобода существует. И если у вас хватит мужества.

Он направился к молодой женщине, и теперь, на свету, она смогла разглядеть его худощавое лицо. Тонкий нос, серые полупрозрачные глаза, обладающие каким-то магнетизмом, темные волосы, более длинные, чем это было принято. Незнакомец был одет в ярко-фиолетовый костюм на шелковой подкладке, на белом жилете поблескивала золотая цепочка карманных часов. Никогда раньше Валентина не видела этого мужчину; она даже не могла припомнить, чтобы он был среди гостей, которых она встречала у входа. Его высокомерная улыбка возмутила ее. Девушке не нравилось, когда незнакомые люди пытались разгадать ее мысли. Ее взгляд стал суровым.

— Вы извините меня, месье, но я не улавливаю сути того, что вы мне говорите.

Затем, с бьющимся сердцем, она резко развернулась на каблуках.

В коридоре, проходя мимо зеркала, Валентина проверила, не выдает ли ее лицо той сумятицы, что царила у нее в голове. Гладкое стекло отразило изящную, казалось, почти невесомую молодую женщину с темными волосами, собранными раковиной на затылке, ее огромные удлиненные глаза, отливающие зеленью, взгляд, подернутый льдом. Прямой нос, красиво очерченные розовые губы. «Ты — копия матери», — сказал ей несколькими часами ранее взволнованный отец. Но откуда она могла знать, как выглядела ее мама? Она умерла при родах, и на протяжении всего детства Валентина воспринимала ее отсутствие как величайшую несправедливость.

— Мадемуазель Валентина Депрель… мадам Андре Фонтеруа… — тихо прошептала она.

Одна и та же особа. Валентина казалась себе совершенно чужой.

Свечи таяли, оплывая сталактитами белого воска по тонким подсвечникам, служившим украшением столов. Серебряные столовые приборы сияли на камчатых скатертях. Ужин продолжался, и напряженность спала, гости почувствовали себя непринужденнее: плечи мужчин опустились, женщины ленивыми движениями обмахивались веерами. Первоначальное возбуждение уступило место вальяжной расслабленности, чему способствовали бургундские вина, шампанское и отменные блюда.

Валентина едва прикоснулась к еде. Порой она ловила внимательный взгляд отца, который, казалось, догадывался о скрываемой ею тревоге. Ощущал ли он себя виноватым? Ведь именно он устроил этот брак. Однако молодая женщина не сердилась на отца.