Время расставания - [174]

— Это невозможно. Я не могу оставить ее вот так… Она нуждается во мне… Я должна остаться с нею, вы понимаете?

Ее взгляд метался от Максанса к Камилле, в нем была мольба понять. Максанс обнял девушку и прижал ее к груди.

— Конечно, мы понимаем, — ласково прошептал он.

Соня подавила рыдание.

— Мне так жаль… Вы столько сделали для меня… Но я не могу оставить ее одну в больнице. Я хочу как можно быстрее забрать ее домой, а кроме меня, за ней некому ухаживать.

Камилла засунула кулаки поглубже в карманы и подняла набухшие слезами глаза к небу. Покрытый снегом подъемный кран покачивался и поскрипывал на ветру. «Неужели этот город всегда будет разрастаться?» — подумала Камилла с бессильной злобой. Сколько она ни приезжала в Лейпциг, здесь всегда строили все новые и новые здания.

Как она ненавидела это чувство бессилия! Нервное напряжение все нарастало, разливалось под кожей, и теперь тело француженки напоминало натянутую, готовую сорваться тетиву. Горе Сони обезоруживало, Камилла будто вновь стала маленькой девочкой, стремящейся завоевать любовь матери. Перед ней опять выросла непреодолимая стена. Женщина могла кричать, бушевать, молотить по ней кулаками, ногами, бросаться на нее всем телом — стена оставалась незыблемой. В своем деле у нее был хоть какой-то шанс победить, наверно, поэтому она и стала столь грозной начальницей.

«Если бы я смогла, то увезла бы их обеих, и Соню и Еву, — сказала себе взбешенная Камилла. — Это гнусное варварство — задерживать людей против их воли!»

— Мы найдем другой способ, клянусь тебе, Соня, — заявил Максанс. — Мы тебя не забудем, я даю тебе слово.

Соня вновь позволила заключить себя в объятия. Потрясенная девушка испытывала беспокойство за бабушку и жгучее разочарование от одной только мысли, что все надежды оказались тщетными, у нее было ощущение, что ее сердце вот-вот разорвется. Она не идиотка, так что отлично понимала: другого случая бежать может и не представиться. Надо будет ждать месяцы, возможно, годы, столь же удачного стечения обстоятельств. Конечно, она могла попытаться найти надежного проводника, рискнуть преодолеть границу, спрятавшись в машине, или пересечь пешком все эти зоны, напичканные сторожевыми башнями с пулеметами, но это было крайне опасно.

Но прежде всего — Ева; глухой стук падающего тела, землистое лицо, прерывистое дыхание, сильные пальцы пианистки, которые в одночасье стали такими хрупкими и беспомощными, углубившиеся морщины. Кроме Евы, у Сони никого больше не было во всем этом огромном мире, Ева — это открытые объятия, это надежное плечо и нежный, успокаивающий голос, проникнутый великой любовью.

Соня оторвала себя от Максанса.

— Я должна идти… Простите меня… И спасибо, спасибо за все…

Камилла смотрела, как, развернувшись на каблуках, убегает юная немка, как она скользит на обледенелом тротуаре с грацией эквилибристки.

— Соня! — крикнула Камилла.

Ее лицо побледнело, у нее появилось страшное чувство, что она предала всех: Еву, Петера, его дочь.

— Сейчас мы ничего не сможем сделать, — сказал Максанс, схватив сестру за руку и удерживая ее. — Мы должны позволить ей уйти, но я найду способ вытащить ее отсюда. Я тебе обещаю.

— Это слишком несправедливо! — воскликнула не желавшая сдаваться Камилла.

— Я знаю, — голос репортера был пронизан грустью. — В Будапеште я тоже столкнулся с несправедливостью.

Камилла, вернувшись в Париж, постоянно была раздраженной и мрачной. Мадемуазель Фонтеруа не могла забыть Соню. И бедная Ева, она поправилась или ее уже нет на этом свете?

Малейший раздражитель вызывал у Камиллы приступ яростного гнева. Служащие проскальзывали мимо нее, по возможности избегая контакта. Когда Камилла входила в мастерскую, швеи-мотористки молча склонялись к оверлокам, как провинившиеся школьницы. Дютей тревожил хозяйку лишь по самым важным вопросам, и даже Кардо держался на расстоянии, ожидая лучших времен.

Утром, в одиннадцать часов, Эвелина постучалась в дверь кабинета Камиллы. Войдя, она направилась к столику, стоящему между окнами, и поставила на него букет желтых роз — его раз в неделю заказывали у флориста.

Камилла даже глаз не подняла от доклада, который составляла для ближайшего заседания Профсоюзной палаты.

— Месье Брук хотел бы знать, сможете ли вы принять его, мадемуазель.

— Виктор? — удивилась Камилла, откладывая авторучку. — Я не знала, что он в Париже. Пригласите его, Эвелина.

В дверях появился Виктор. На нем был костюм из серой фланели, рубашка в тонкую полоску и темный шелковый галстук. Камилла поднялась, чтобы поцеловать гостя.

— Ты не предупредил меня, что будешь в Париже.

Любовник показался женщине каким-то странным. Строгое лицо, ни тени улыбки. Он поцеловал Камиллу в щеку.

— Что-то случилось? — спросила она.

— Я собираюсь жениться.

Сердце подскочило у нее в груди. «Главное — не показывать, что меня это трогает!» — приказала себе мадемуазель Фонтеруа, чувствуя, что у нее начало дергаться веко. Горло сжалось, и Камилла обошла письменный стол, как будто намереваясь спрятаться за ним.

— Мои поздравления! — насмешливо бросила она.

— Пожалуйста, Камилла, не стоит притворяться. Я отлично понимаю, что ты чувствуешь. Но настало время завести семью. Я и так уже припозднился с этим. — Виктор поморщился. — Прости, я не это хотел сказать.