Время расставания - [162]

Зима явилась в Париж, как нежданная гостья. По улицам гулял холодный ветер. Замерзшие прохожие грызли горячие каштаны, а дети поднимали глаза к серому небу: они надеялись увидеть снег.

Максанс исхудал. После того как он вернулся во Францию, веки у него оставались покрасневшими. Джинсы болтались на слишком худых ногах. Молодой человек постоянно сутулился, как будто пытался свернуться клубком, отстраниться от всего. Он то и дело кашлял, и при этом у него в груди что-то неприятно скрипело и булькало. Ему не следовало курить, но он упрямо сделал несколько затяжек, прежде чем погасить окурок «Gauloises» в пепельнице.

Максанс откинулся на спинку кресла в кабинете сестры, сцепил руки за головой и мрачно посмотрел на ряды специальной литературы и нотариальных документов. Рабочий стол Камиллы был завален всевозможными бумагами, блокнотами с пометками и рисунками. Стаканы раздулись от множества цветных карандашей. Максанс никогда бы не подумал, что его сестра может допустить такой беспорядок в своем кабинете. Напротив него на вешалке висел просторный белый чехол, в котором, должно быть, пряталось пальто или куртка. Стены комнаты выглядели странно голыми — почти никаких украшений! Единственным исключением были зеркало и маленькая картина, написанная маслом: лирический пейзаж освещался лампой из позолоченной бронзы. Молодому человеку показалось, что он узнал холмы Монвалона. Лежавший на полу персидский ковер с выцветшими узорами весьма поистрепался. Господь всемогущий, как же Максанс ненавидел это место!

Когда он подошел к автоматически открывающимся дверям, портье устремился навстречу этому человеку в выцветшей армейской куртке, человеку, напоминающему восставший из могилы труп, с всклокоченными темными волосами и многодневной щетиной, намереваясь не дать незнакомцу войти в здание. Максанс был вынужден назвать свое имя. Смущенный портье позволил члену семьи Фонтеруа войти. В холле, пока Максанс шел к лестнице, ведущей на второй этаж, его сопровождали взгляды продавщиц, похожих на испуганных ланей, но он не обратил на них никакого внимания.

Секретарша Камиллы бормотала нечто маловразумительное: мадемуазель в мастерских, но она спустится тотчас же. Максанс заявил, что подождет сестру в ее кабинете. Молодая женщина, одетая с иголочки, в туфельках на высоких каблуках, так подходящих к ее строгому костюму, не осмелилась ему возразить.

Когда он был маленьким мальчиком, мать часто привозила его на бульвар Капуцинов, полагая, что это доставляет ему удовольствие. Он и сейчас отлично помнил, какой инстинктивный ужас внушали ему шкуры мертвых зверей, разложенные ровными рядами в отделе пушнины, как трупы в морге. А эта подруга его матери, которая чересчур громко и много говорила, подруга, которая сжала его в объятиях столь сильно, что он уткнулся лицом в мордочку лисы со стеклянными шариками вместо глаз. Тогда, будучи пятилетним ребенком, Максанс мог позволить себе физическое сопротивление, и он отбивался с такой силой, что Валентина была вынуждена извиняться.

А позже, в Монвалоне, был козленок, повешенный на крюке, несчастное животное со вспоротым брюхом, откуда вываливались кишки и капала кровь, которую тут же принялась лакать какая-то собака, дрожа от восторга. Максанс не успел убежать. Его вырвало прямо там, в подвале, на собственные ботинки, и он до сих пор отлично помнил отвратительный запах сырого мяса. Местный егерь ничего не сказал, но его усы сердито встопорщились. А вот его сын не упустил возможности посмеяться над изнеженным приезжим. На следующий день Максансу пришлось помахать кулаками во дворе школы, чтобы защитить пошатнувшуюся репутацию парижан.

Он всегда отказывался от посещения Ярмарки дичи в Шалоне, не желая смотреть на шкуры циветт, барсуков, ласок или других животных, гордо выставленных на прилавках. Зимой, лежа на диване в гостиной, с блокнотом для эскизов на коленях, и слушая, как где-то вдалеке раздается лай собак, звонкое пение рожков и ружейные выстрелы, он не испытывал ни малейшего желания присоединиться к охотникам. После того как охота удалялась от их дома, мальчик выходил, чтобы осмотреть деревья. Он надевал старую охотничью куртку с пуговицами, украшенными головами лисы и кабана, но ее многочисленные карманы служили для того, чтобы перенести птицу, выпавшую из гнезда, или же спрятать раненого хорька, которого Максанс затем терпеливо выкармливал молоком, смачивая им платок.

Став подростком, он обнаружил, что существует совершенно иной вид охоты. Теперь он не расставался с фотоаппаратом «Лейка» и охотился за людьми, за их тревогами, разочарованиями и мимолетными радостями.

Он уехал в Венгрию в сентябре. Заинтригованный этой страной Брассаи[78], Андре Кертеша[79] и Робера Капы[80], он надеялся увидеть ту смесь поэзии и реализма, что обнаружили там величайшие фотографы его времени, чей взгляд на мир был устремлен через призму нежности, затуманен ностальгией. И вот однажды вечером в прокуренном кафе Пешта, заполненном болтливыми и взбалмошными студентами, под портретами венгерского поэта Шандора Петефи, он встретил Эржи.