Время покупать черные перстни - [48]

Далее. Когда огненный шнур протекал через усилительную, мы не сгорели и даже не облучились, как будто плазма оделась в непроницаемую шубу, сквозь которую проходило лишь слабенькое световое излучение. Единственный вред, причиненный плазмой, — оплавленный корпус «Цандера». Надо полагать, когда снаружи плазма перестраивалась в звезду, она не смогла удержать от утечки какую-то долю тепловой энергии. А может быть, эта энергия понадобилась звезде для приобретения импульса, чтобы уйти вверх. Как бы то ни было, звезда удивительно быстро убралась прочь от «Цандера». Повиси она еще пару секунд неподвижно, и под ней, в обширном озере кипящих горных пород, плавала бы титановая лужица.

Да, звезда вела себя очень, я бы сказал, гуманно.

Впоследствии ученые мужи с глубокомысленным видом толковали нам про бифуркации и синергетические узлы, про диссипативные структуры и редчайший случай самообразования плазменного объекта типа громадной шаровой молнии и т. д. и т. п. Мы слушали, кивали головами и не возражали. Мы-то знали, что произошло, но разве об этом можно было рассказать?

Мнения наши разделялись лишь по следующему: одни считали, что Варакса случайно оказался на пути у взбунтовавшейся разумной плазмы, а другие — что своего разума у нее не было, пока Богдан не использовал трагическую ситуацию в своих целях и не поменял коллоидное тело на плазменное.

— Интересно, — сказал кто-то, — встретит ли он кого-нибудь там, на Солнце, когда туда доберется?

(Никто не сомневался, что звезда направится именно к Солнцу — где еще было для нее место?) А кто-то пробурчал:

— Не удивлюсь, если вскорости пятна на Солнце сложатся в теорему Пифагора…

Времени, чтобы обсудить все подробно, у нас было достаточно. На леднике мы провели почти неделю. Радиосвязь была парализована магнитной бурей, и нашли нас не сразу. Это была самая сильная магнитная буря за последние полтора века, и в те дни роскошные полярные сияния можно было наблюдать даже в средних и субтропических широтах.

Белла Жужунава Когда расцветают розы

1

— Владимир Петрович, идите к нам! — позвала Зина.

— Сейчас, сейчас, — ответил он, заполняя быстрым мелким почерком очередную историю болезни.

Все уже были в сборе.

— Может, покушаете с нами, а, Владимир Петрович? — весело спросила Зина, придвигая ему стакан крепкого ароматного чая. Ему еще нравилось, когда его называли по имени-отчеству. От еды он, как всегда, отказался, а чай пил с удовольствием, расслабившись и вполуха слушая болтовню.

— Только я пришла, подходит Семенова из седьмой палаты, — сказала Светочка. — Эта, с холециститом. Просит перевести ее. Трясет жирами, ничего толком объяснить не может. Прямо чуть не плачет. Ну, думаю, ладно. Что мне, жалко, что ли? Места-то есть. Перевела.

— И куда?

— В пятую. Там народу больше, и кровать на проходе, а она так обрадовалась — побежала, как молоденькая. Что это с ней?

— Опять поди ругаются. В седьмой Генеральша лежит, никому житья не дает.

— Да? Слушайте дальше. Только я Семенову определила, является эта самая Генеральша. Как всегда, вся из себя наштукатуренная, в этом своем халате с попугаями. На лбу лейкопластырь. Передайте, говорит, врачу, что я прошу срочно меня выписать. Что такое, спрашиваю, что вам не лежится? Обстановка, отвечает, неподходящая. При моей болезни волнения противопоказаны. Волнения, говорю, всем противопоказаны), даже здоровым. А в чем дело-то? Палата хорошая, народу мало, под окном зелень. Ничего не слушает, на том и расстались. Владимир Петрович, это ваша палата, между прочим.

— Ну и бог с ней, пусть уходит, всем спокойнее будет, — сказала Зина.

— Это точно. Только чего это они, не пойму.

— Чего, чего… Будто не знаешь, — подала голос тетя Паша. — Я сама в этой палате полы больше мыть не буду.

— Как это?

— А вот так. Пока ЭТА там лежит, и близко не подойду.

— Да что за «эта»?

— А я знаю, про кого вы говорите. Про Борину, да?

— Фамилию я не знаю, ни к чему мне она. Рыжая, у окна лежит. И глаз черный, тяжелый. Как посмотрит, я сразу задыхаюсь.

— По-вашему, тетя Паша, эта наглая Генеральша, которая воображает, что она пуп земли и все должны вокруг нее прыгать, боится какого-то глаза?

— Ясное дело. Соображает, значит. Глаз, он ведь не разбирает, генеральша ты или, как вот я, с тряпкой ползаешь.

— Да что она может сделать?

— А что хочешь. Не дай бог, на кого разозлится — беда.

Владимир Петрович не выдержал.

— Ну что вы такое, извиняюсь, несете? А все и уши развесили. Что за «глаз» такой? Симпатичная молодая женщина, лежит, никто не трогает, а тут уже бог знает что про нее наплели. Стыдно!

— Ишь — «симпатичная»… — со значением повторила тетя Паша, и все засмеялись. — А что это вы покраснели, доктор? Что же, ваше дело молодое, а только это еще хуже.

— Вы, вы! — Он не находил слов. — Вы невозможная женщина! Что это вам в голову взбрело? И что значит «хуже»?

— А то, что, если у кого с ней будет любовь, тому вообще не жить.

— Нет, это невыносимо! — Владимир Петрович вскочил. — Что вы себе позволяете? И прекратите эти разговоры насчет того, что убирать там не будете. Из-за ваших глупостей в палате грязь будет по колено, так, что ли?