Время по определению - [2]

Утром я позаимствовал у пожилой соседки, которая до сих пор думала, что я рисую натюрморты и портреты начальников цехов, немного денег. На сдачу. Свои "нюшки" я продавал на парапете, среди остальных недохудожников. Преподаватели Культурного возвращались через "парапет" домой, глядели на мои спрятанные под стекло и обрамленные в недорогой багет работы и качали головой: "На такой ширпотреб себя расходует". Я каждый раз удивлялся, где они отыскивают выдержку, чтобы не попереть меня с кафедры реставрации за непосещение. Наверное, из-за жалости. А может, лени. Ирка улетела с самого утра. Пришла молодая пара, на вид - не блеск; долго рассматривали, что-то тихо друг другу говорили; девушка улыбалась, парень хмурился. Я устал нагонять на лицо добродушное выражение и угрюмо пялился на новую копию бородатого мастера с полотна Валеджио, выставленную напротив. Мои работы выдерживали конкуренцию с этой масляной аляповатостью и изобилием разобнаженных на природе тел. Выполненные карандашом, редко сухой кистью, они привлекали внимание людей со вкусом. Или людей без вкуса, но любящих незрелую клубничку. - Мы возьмем это, - она сняла с небольшого картонного стэндика портрет Ирки в малиновой драпировке, которая у меня получилась пепельной, а парень вытащил из кармана солидный рулончик денег, перехваченный резинкой наподобие моего ватмана. - Сто? - Да, да, - я поднялся со своего раскладного стульчика и, мешая удивление с эйфорией, принял деньги. - Погодите, дайте я вам в пакет запакую... - Большое Вам спасибо, - сказала девушка, и они, тихо переговариваясь между собой, пошли дальше. Я, еще не отойдя от небольшого шока, сел на стульчик и принялся перевешивать картинки, чтобы закрыть пустое пространство. Надо же, я бы ни за что не подумал, что у таких простых с виду людей могут водиться такие деньги. Пришли, не пудрили мозги, не обсуждали, не осуждали меня, как "эксплуататора женских душ"... И купили. - Знаешь, - обратился ко мне чернобородый, бочком подойдя ко мне. - Ты мне тут всех клиентов распугиваешь. Перебрался бы ты на другую сторону, дабы вдруг чего-то... - Куда перебрался? - испуганно выпалил я. Глаза мои метались по сторонам в надежде найти кого-нибудь, кто помог бы отстоять место. - Я свои работы выписываю неделю, а ты свои "обнаженки" за вечер. И сколько ты за них просишь? Или давай сбрасывай цену, или... Звук его голоса оборвался, и я понял, что он замахивается, чтобы ударить меня по опущенному лицу. Я скривился в ожидании. Замах затянулся. Я осторожно поднял глаза и увидел, что бородатый стоит, замерев с глупо открытым ртом. Терпеливо прождав несколько секунд, я понял, что художник даже не дышит. Я оглянулся, чтобы удостовериться, что никто не выказывает к нему ни малейшего интереса. Глаза чернобородого, противно прищуренные, уже не гневно, но беспомощно пялились на меня. - Эй! - протянул я. - Ты тут? Бородатый никак не отреагировал. Он стоял, как восковая фигура. Если по началу смотреть на него было противно, то теперь стало смешно. "Нарколептик", - отыскалось в пластах знаний, похороненных под угольной пылью, подходящее слово. Чтобы никто ко мне не придрался, мол, это я конкурента довел до такого состояния, я быстренько сложил картинки и ретировался. Чернобородый по-прежнему стоял с разинутым ртом.

Приобретя по дороге коробку шоколада для великодушной соседки и бутылку недорогого портвейна для Ирки, я возвращался домой. Погода немного наладилась, выглянуло солнце. Пахло гниющими листьями, нагретыми на солнце и отсыревшей корой. Аллея, обрамленная обнажившимися деревьями и позолоченная отметенной к обочине листвой, уходила вперед. По ней редко ездили автомобили, и, идя по центру, можно было наслаждаться естественной геометрией. Я шел неторопливо, хоть и разрывался от нетерпения сообщить Ирке об успешной продаже. На радостях, она станет мне сегодня позировать. Попрошу ее лечь точно так же, как вчера. Нехорошо опускаться до уровня копий, но ведь копией это не назовешь. В конце концов, никто, кроме меня и ню, не узнает об этой тайне. Старушка из соседнего дома всегда высыпала на тротуар хлебные крошки. Миленькая старушка, что ни говори. Сейчас десятка два голубей - сизых и нахлобучившихся - с угугуленьем клевали крошки. Я их понимал. Не всегда перепадает так много крошек, и не всегда находятся такие щедрые старушки. Сзади просигналил автомобиль, и я сошел на тротуар. Машина пронеслась мимо, звук гудка все еще звучал в ушах. Голуби, как серые веера, с шумом разлетелись. И застыли над головой. Рот мой в изумлении распахнулся, и я стоял под ними, замершими в полете не как чучела, а как хрустальные изваяния. Опавшие листья пропускали сквозь себя солнечный цвет и горели подобно витражам. Чудеса? Я обошел скульптуру со всех сторон, выбирая ракурс. Убедившись, что никто, кроме меня, голубей не видит, я вытащил лист бумаги и карандаш и сделал один-единственный штрих. Голуби с шумом разлетелись, а лист, качаясь, опустился мне на руку.

Электричества до сих пор не было. Я, таки раскошелившись на маршрутку, поехал домой к Ирке. В голове у меня зрело целое множество планов. Я скакал от одного пункта к другому, надеясь проработать каждый и избежать вступления их в конфликты. Но удержать их в памяти я не мог. Выйдя на нужной остановке, я перешел дорогу. Троллейбус стоял на том же месте, где и вчера. Свет, ясное дело, не горел. Хотя нет... Я намеренно подошел ближе. Бледный желтоватый свет был едва заметен. А люди сидели на тех же местах, что и вчера. Едва полторы дюжины. Боже, - мелькнула мысль. - А вдруг они так и замерзли ночью, не дождавшись включения тока? Я поднял новый пластиковый пакет повыше, чтобы он не бился о колени, и побежал. Заскочив в троллейбус, я крикнул: - Есть кто живой? Вы тут уже почти сутки сидите! Мне никто не ответил. Все равнодушно смотрели за окна или на пописанные маркером спинки сидений. Их лица не были синющими мордами замерзших насмерть. Они казались совершенно здоровыми, обыденно печальными. Но никто и не думал моргать. Среди них была и светловолосая девушка. Ее серые глаза грустно смотрели туда, где я вчера стоял, и у меня дрогнуло сердце, что смотрела она вовсе не на меня. Или все-таки на меня? Я подошел к ней поближе, опираясь на поручни, венчающие опорные скелеты деревянных сидений. Ее тонкие пальцы придерживали ворот клетчатого воротника пальто, прижимали его к красивой шее. Она не сдвинулась ни на дюйм со вчерашнего дня. Ее губы были едва розовыми, без намека на помаду, и мне почему-то захотелось их поцеловать. Но вместо этого, я вытянул из пакета единственный остававшийся там лист бумаги, прикрепил кнопкой к фанерке и сел напротив. Опираться на эту самую деревянную спинку было удобно. Я повертел кистью, разминая руку, и осторожным движением обозначил линию. - Вы собираетесь меня рисовать? - спросила девушка. Я поднял глаза. Она улыбалась и смущенно щурилась. - Уже нет, - сказал я. Пальцы мои сминали испорченный ложью лист. - Когда вы успели здесь сесть? Я заметила бы вас много раньше, - она продолжала улыбаться, и мне ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ. - Еще вчера. - Да ну? Надо же, как интересно. Я что-то пропустила? Она говорила с иронией. В моем ответе иронии было не меньше. - Что вы! Стандартные земные сутки...