Время переходов - [2]

Его сестра и доктор зашторили окна и на цыпочках вышли. Наружная дверь бесшумно открылась и закрылась, дом замер в ожидании. С каждой минутой грудь Фолкмана вздымалась все выше и ровнее, звуки его дыхания наполняли спальню, мешаясь с неумолчным шорохом платанов под окном.

Первую неделю Фолкман не вставал с кровати, однако сил у него быстро прибавлялось, вскоре он мог уже самостоятельно есть приготовленную сестрой пищу. Бетти сменила траур на серое шерстяное платье. Сейчас она сидела в старинном, черного дерева кресле и критически взирала на брата.

– Джеймс, мне не нравится твой аппетит, нужно побольше есть. Ты же у нас вконец исхудал.

Фолкман отодвинул поднос, уронил узкие, изящные руки на грудь и улыбнулся:

– Тебе, сестричка, только дай волю, так ты быстренько превратишь меня в молочный пудинг.

Чуть более резким, чем надо, движением Бетти поправила пуховое одеяло.

– Если тебе не нравится, как я готовлю, можешь заботиться о своем хлебе насущном самостоятельно.

Фолкман негромко рассмеялся:

– Спасибо за предложение, Бетти, я обдумаю его в самое ближайшее время и самым серьезным образом.

Устало улыбаясь, он проводил глазами сестру, выскочившую из комнаты с подносом. Возможность поддразнивать Бетти приносила пользу едва ли меньшую, чем обеды, ею приготовленные. Вот и сейчас он ощутил струение крови в холодных, занемевших ногах. Лицо Фолкмана все еще оставалось бескровным и вялым; сознавая свою слабость, он избегал лишних движений и следил за прилетающими на подоконник воронами одними глазами, не поворачивая головы.

Мало-помалу Фолкман настолько окреп, что начал садиться, его беседы с сестрой стали чаще и продолжительнее. Он выказывал все больший интерес к окружающему миру, наблюдал сквозь окно за прохожими на улице, слушал, что говорит об этих людях сестра, а иногда и оспаривал ее суждения.

– А вот и Сэм Бэнбери, собственной своей персоной, – раздраженно заметила она, когда мимо проковылял сморщенный, похожий на гнома старик.– Опять наладился в «Лебедь», поискал бы лучше себе работу.

– Помилосердствуй, Бетти. Сэм очень разумный парень. Вот я, я бы тоже куда охотнее пошел бы в пивную, чем на работу.

Бетти скептически фыркнула – эта легкомысленная шуточка никак не соответствовала ее представлению о характере брата.

– Ты хозяин одного из лучших домов во всем Мортмер-Парке, – наставительно сказала она.– Думаю, тебе не стоит особенно якшаться с людьми вроде Сэма Бэнбери. Он не твоего класса.

– Да какой там класс, – улыбнулся Фолкман.– Все мы одного и того же класса, или ты, Бетти, прожила здесь так долго, что уже призабыла?

– Каждый из нас забывает, – пожала плечами Бетти.– И ты, Джеймс, тоже никуда не денешься. Грустно, конечно, но раз уж мы попали в этот мир, нужно жить по его законам. Если церковь может поддерживать в нас память – прекрасно, пусть поддерживает. Но ты и сам скоро увидишь, что в большинстве своем люди ровно ничего не помнят. Возможно, так оно и лучше.

Первых гостей она встречала с почти нескрываемым раздражением, по десять раз напоминая, что Фолкман совсем еще слаб и почти не может разговаривать. Впрочем, эти визиты и вправду быстро утомляли Фолкмана и сводились в конечном итоге к краткому обмену ничего не значащими любезностями. Даже когда Сэм Бэнбери принес трубку и кисет с табаком, всех его сил достало только на то, чтобы поблагодарить Сэма за подарки, после чего Бетти утащила их, не встретив никакого сопротивления.

И только когда пришел преподобный Мэтьюз, Фолкман внутренне собрался и проговорил, почти не останавливаясь, с полчаса, а то и дольше. Священник слушал с живейшим вниманием, вставляя время от времени вопросы. Беседа явно прибавила Мэтьюзу бодрости и уверенности; спускаясь по лестнице, он одарил сестру Фолкмана лучезарнейшей из улыбок.

Через три недели Фолкман начал вставать и даже кое-как спустился вниз, чтобы осмотреть дом. Бетти протестовала, сопровождая каждый неуверенный, с трудом дающийся шаг брата напоминаниями о его слабости, однако Фолкман ничего не желал слушать. Еле переставляя ноги, он дошел до зимнего сада и обессиленно прислонился к одной из декоративных колонн, его нервные пальцы гладили листья миниатюрных деревьев, ноздри жадно втягивали аромат цветов, лицо раскраснелось. Выйдя из дома, он осмотрел деревья, росшие снаружи, словно сравнивая все это с представлением о рае, пребывавшим в его памяти.

Возвращаясь в дом, Фолкман подвернул на неровном плитняке двора ногу и с размаха упал на камни.

– Ты будешь когда-нибудь слушать, что тебе говорят? – кипятилась Бетти, помогая ему преодолеть террасу.– Ведь сказано было, чтобы лежал в постели.

Добравшись до своей комнаты, Фолкман облегченно плюхнулся в кресло и начал ощупывать ушибленные ноги.

– Слушай, Бетти, ты не могла бы немного помолчать? – взмолился он, когда боль отошла и вернулось дыхание.– Я никуда не делся и отлично себя чувствую.

Что вполне соответствовало истине. С этого момента Фолкман резко пошел на поправку, несчастный случай словно стряхнул с него беспомощную усталость и дискомфорт последних недель. Его походка стала легкой и свободной, мертвенный цвет лица сменился здоровым румянцем, он облазил все уголки обширного особняка.