Время остановится в 12:05 - [7]

Но перед этим тебе придется полностью измениться. Стать независимым. Сбросить старую кожу, как говорится».

7

Лимузин въезжает в парадные ворота правительственной резиденции на Голубом холме. Музей Великих сынов Отечества находится прямо напротив Министерства госбезопасности, в парке, где настоящие деревья заменены безопасными каменными копиями.

У меня сжимается сердце. В нескольких десятках метров под землей, в шестом отделе, в одной из одиночных камер, предназначенных для террористов, где в прошлом месяце пытали меня, сейчас в ожидании суда томится Оливье Нокс. Неужели его действительно казнят? Разве нет другого способа стереть из его памяти мою встречу с Пиктоном, которую я хочу изменить?

Звонит телефон. Я смотрю на экран и поспешно нажимаю кнопку. Думал, увижу отца на вернисаже, отведу в сторонку и попрошу повременить с чипом. Но раз он сам звонит, скажу прямо сейчас. Однако отец не дает мне и рта раскрыть.

– Томас, я звоню насчет Бренды Логан. Ты ведь был у нее недавно?

Я вздыхаю с облегчением. Приятно, что при всей своей загруженности он не забыл о ней.

– Да, папа, сегодня был. Всё как обычно, без перемен.

– Дело в том, что произошла большая неприятность. У меня всего две минуты, и я буду краток. Поскольку у нее нет семьи и медицинской страховки, ты попросил, чтобы министерство оказало ей спонсорскую поддержку и купило ее картины, помнишь?

Я подтверждаю. Главное, ничего не рассказывать, чтобы деньги от продажи как можно быстрее оказались на банковском счете Бренды. И когда пропажа картин обнаружится, их собственником уже будет министерство: оно не будет внакладе, потому что картины застрахованы, и все от этого только выиграют.

– Вот только возникла одна проблема, Томас. Лили отказывается подписывать приказ о покупке.

– Что?! Но почему?

– Я ведь завишу от ее министерства. В службе финансового надзора пойдут сплетни, будто Бренда – моя… м-м-м… возлюбленная и я содержу ее за государственный счет. Сам знаешь, какие бывают люди. Надо понять политические соображения Лили.

Я судорожно сжимаю телефон и не нахожу слов.

Лимузин останавливается перед музеем.

– Короче говоря, – заключает он, – я говорил с врачами Бренды. Они согласились подержать ее на аппарате искусственного дыхания до пятницы, чтобы ты успел с ней попрощаться. Но после этого финансирование закончится, и они ее отключат.

– Подожди, это невозможно! Мы найдем какое-нибудь решение!

Отец вздыхает.

– Послушай, дружище, будь благоразумным. Я понимаю твою привязанность к Бренде, но, честно говоря, ее картины ничего не стоят, ты не найдешь на них покупателей.

Я опускаю глаза. Уже заготовленная ложь остается невысказанной, застряв где-то в горле.

– В любом случае, – добавляет он мягко, – врачи поддерживали жизнь в Бренде только для того, чтобы выставлять счета за палату. Они прекрасно знают, что она в запредельной коме и никогда из нее не выйдет, они мне сами это сказали. Мне очень жаль, дорогой, но надо реально смотреть на вещи.

Я разъединяюсь. Слышать не хочу об этой реальности. Я создам себе новую, без него.

– Мы на месте, – напоминает шофер с ноткой нетерпения в голосе.

Я резко распахиваю дверцу. Мое разочарование в отце улетучилось, как дым. Он хотел подготовить меня к худшему, но только укрепил мою решимость бороться.

8

В зале Лео Пиктона толпятся расфуфыренные бездельники с бокалами в руках. Они нетерпеливо ждут открытия буфета, делая вид, что увлеченно разглядывают витрины с результатами научной деятельности профессора. Неподдельное любопытство вызывает только один экспонат. Мой старый мишка. Из уважения к истине, а может, ради провокации Эдна написала на этикетке: «Здесь пребывала душа профессора Пиктона после его смерти». Надпись сделана так мелко, что цензура ее не заметила.

– Рада видеть тебя здесь, малыш Томас. – Эдна подходит ко мне, затянутая в слишком узкое для ее возраста платье. – Ты приютил у себя этого паразита Леонарда, и я никогда не забуду твоей самоотверженности, можешь не сомневаться. Но теперь Лео покинул наш бренный мир, и жизнь продолжается. Представляю тебе… как бы сказать?… ну, предположим… моего кавалера. Томас Дримм, Уоррен Бошотт.

Ах вот как, ладно! Меня удивило, что Эдна передала медведя государству, хотя так настойчиво просила меня его вернуть, но теперь я всё понял. В ее жизни появился новый мужчина, и она сплавила медведя в музей. Отличный способ избавиться от воспоминаний, сделав вид, что чтишь память усопшего. Вдова даже нацепила на нос медведю кособокие очки. Те самые, что на большой, в полный рост, фотографии ее мужа на стене.

Эдна с девчоночьей гордостью подталкивает ко мне старого ковбоя с проседью в волосах. У этого Уоррена Бошотта ноги колесом, руки согнуты в локтях, а взгляд устремлен за горизонт – словно он сидит в седле.

– Ну как? Жизнь кипит, малыш? – осведомляется он, теребя мои волосы своей здоровой ручищей.

Просто обожаю эту игривую манеру, с которой обращаются ко мне крутые дедушки, пытаясь войти в доверие.

– Ты, похоже, интересуешься работой этого старого разбойника Лео? Я, кстати, тоже ученый.

Я спрашиваю, чем он занимается.

– Механикой жидкостей, – лукаво отвечает ковбой, тыкая Эдну в бок.