Время не ждёт - [17]
Ляпин взял документы и приготовился огласить фамилии выпускников. Высоченный твердый воротник тер его кривую шею, и он беспрерывно надоедливо крутил головой. Костев подошел к краю стола, сверкая орденами и регалиями. Вручая каждому выпускнику аттестат и напутственно пожимая ему руку, он, как заметили многие, не всех поздравлял с напускным радушием и начальственным благорасположением. Некоторым он протягивал всю пятерню, а иным совал в руку всего два пальца.
— Два или пять? Пять или два? — гадали Игнатьев и Белоцерковец, каждый про себя.
Белоцерковцу достались два пальца. Затем Ляпин, скособочившись, произнес фамилию Игнатьева. Молодой человек с усиками неторопливо подошел к столу, принял аттестат. Костев, приосанившись, небрежно протянул ему два пальца. Игнатьев с минуту помешкал. И вдруг, озорно подмигнув оторопевшему директору, он с силой стиснул левой рукой ладонь Костева, а правой, на глазах у всех присутствующих разжал ему согнутые пальцы и энергично тряхнул директорскую руку. Это было не приветствие, а протест против существующего режима.
Глава вторая
Бедные студенты
Погожим весенним утром Михаил Александрович вынес на веранду большую цветочную вазу и бережно поставил ее на стол. Затем он взял садовые ножницы и неторопливым хозяйским шагом пошел по саду настричь букет сирени — первый букет весны. Любил это замятие магистр ветеринарных наук. Сначала он осмотрел веточки сирени, потом срезал засохшие прошлогодние черенки, выбрал понравившуюся крупную кисть и, закончив работу у одного куста, перешел к следующему. Так, переходя от куста к кусту и увеличивая чудесный пахучий букет, он добрался до конца сиреневого ряда, за которым начинался малинник, а еще дальше расстилался цветистый ковер бархатно зеленеющей лужайки.
Букет получился огромный и красивый. Довольный своей работой, Михаил Александрович хотел было повернуть к дому, но вдруг остановился. Он услышал приглушенный говор в малиннике. Раздвинув ветви сирени, магистр увидел уютно расположившихся на траве студентов, среди которых был и его старший сын Александр. Один из них по имени Виктор, сидя на корточках, читал не очень громко книгу, временами затягиваясь папиросой и щуря от дыма один глаз. Александр лежал ничком, опираясь подбородком на ладони, и внимательно слушал. Михаила Александровича вдруг разобрало любопытство, и он, приложив ладонь к уху, уловил:
«Свобода — великое слово, но под знаменем свободы промышленности велись самые разбойнические войны, под знаменем свободы труда — грабили трудящихся...» Ветер зашевелил листья деревьев, и в шорохе их утонули слова чтеца, потом снова голос студента долетел до магистра:
«Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки. Мы окружены со всех сторон врагами, и нам приходится почти всегда идти под их огнем. Мы соединились, по свободно принятому решению, именно для того, чтобы бороться с врагами а не оступаться в соседнее болото, обитатели которого с самого начала порицали нас за то, что мы выделились в особую группу и выбрали путь борьбы, а не путь примирения»... читал Виктор с нарастающим душевным подъемом.
—. Так вот, оказывается, какие они, эти «бедные студенты» моего Шуры, — прошептал Михаил Александрович. Он тихо сдвинул ветки сирени и виновато глянул на букет. — По обрывистому и трудному пути... Мы окружены со всех сторон врагами... Выбрали путь борьбы, а не путь примирения... — повторил про себя магистр обрывки услышанного.
Он смутно догадывался о значении этих слов. Что-то важное узнал он в эту минуту о Шуре. Оно не было неожиданно, но все же взволновало Михаила Александровича. Расстроенный, огорченный, чувствуя себя незаслуженно обманутым, он повернулся и пошел обратно к дому.
«Бедные студенты!» Так Шура представил домашним друзей по факультету. Он рассказывал, будто эти парни — дети неимущих родителей — приехали в Петербург учиться почти без средств. Они якобы работали и грузчиками в порту и уроки давали детям богачей, а чаще всего жили впроголодь.
— Ты пригласи их, пускай отдохнут у нас несколько дней, — предложил отец сыну. И друзья Александра стали часто бывать в имении Игнатьевых.
Поднявшись на балкон, Михаил Александрович поставил букет в вазу и тяжело опустился в плетеное скрипучее кресло. Нужно было решить вопрос о том, должен ли он вмешиваться в дела Шуры? Допустим, что он не вмешается, а потом Александра постигнет трагическая участь тех, кто гибнет в неравной борьбе с властью. Тогда... тогда утрату не возвратишь. А с другой стороны, как же вмешаться? Не запретишь же двадцатичетырехлетнему мужчине общаться со своими друзьями? В двадцать четыре года человек должен быть свободен в выборе жизненного пути, а тем более — от назойливой родительской опеки.
